Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

на Площади 1905 года и ждали победы. Меня там не было. Я не сидела.

Чего не было, того не было. Но День Победы помню. Поскольку наш дом

отапливался кочегаркой, рядом были кучи угля, и мы стояли на этих ку-

чах угля, а день был холодный, дождливый такой, дождик моросил, мы

все прыгали, чтоб согреться. И вдруг кто-то закричал, причем стало по-

нятно, что произошло что-то такое, чего раньше не происходило, потому

что  никто  не  кричал,  когда получали  похоронки.  Потом еще кто-то  за-

кричал. И потом женщины стали выбегать на балконы и что-то кричали

и плакали. И потом все начали выбегать на улицу, увидели нас, начали

69

обнимать – все, победа, победа! Это очень хорошо помню. Но плакали

ужасно, в три ручья. Плакали ужасно и понятно почему – кто вернется,

тот вернется, а кто не вернется, тот уже никогда не вернется. Живые и

мертвые. Всю войну мы были как бы в промежуточном состоянии.

Е. Д: Вы ждали победу?

М. Н.: В последнее время уже никаких сомнений не было. Ждали,

как сказать, самого факта называния.

Ю. К.: А когда это началось? В 44-м?

М. Н.: После  Курской  дуги  никаких  сомнений  вообще  не  было.

Вообще-то, после Сталинграда, конечно. После Сталинграда стало ясно,

что в плане духовном с нами просто сделать ничего нельзя. Правда, по-

смотрите Виктора Некрасова.

Ю. К.: А в школу ты пошла уже после войны?

М. Н.: Да,  в  школу  я  пошла  в  1945-м,  в  тринадцатую,  прямо  под

моим окном.

Ю. К.: Она была, как сейчас, какая-то английская?

М. Н.: Тогда, к счастью, все школы были русскими. Это же надо, как

мы низко пали, что у нас главным предметом стал английский. И все эти

английские школы – это уронение нас всех мордой в грязь. И пребывание

там. Главные предметы в наших школах должны быть история и литера-

тура. А все остальное – совершенно спокойно. Я вижу, как в нашей школе

люди сдали по два языка, скажем, европейский французский и европей-

ский английский. Гриша совершенно спокойно сдал. Я бы не стала ни-

когда учить английский. Я бы, допустим, славянские выучила, польский

там. Английский мне не нравится: ужасный, страшный язык, фонетиче-

ски ужасный. Со всеми скомканными изуродованными гласными…

Ю. К.: На прошлой встрече ты сказала: «Русский язык, с его возмож-

ностями…» Что в русском языке есть такого, чего нет в других языках?

М. Н.: Во-первых, словарный запас. Потом сама по себе многознач-

ность каждого слова. Этого я в других языках не видела. Безумное фо-

нетическое совершенство… Я других языков не знаю, но, если на ухо,

то испанский язык очень красивый. Еще мне, например, очень нравится

немецкий. В нем есть чекан, поступь, ощущение силы. Чего совершенно

не слышу в английском. Я боюсь, когда, например, говорят на японском

и китайском. Когда глава государства говорит жутко высоким голосом –

просто страшновато, я теряюсь.

Ю. К.: А словообразование русское?

М. Н.: А что словообразование русское? У нас полная свобода. А наши

свободные ударения? А совершенно прекрасный, интимный язык – поль-

ский, как будто тебе на ухо говорят, но фиксированные ударения.

70

Ю. К.: Синтаксис русский.

М. Н.: Русский синтаксис – это русское мышление.

(М. Н., Ю. К., Е. Ш. и Е. Д. сидят в приемной и пьют чай.)

М. Н.: Не так давно я была в Питере, в одном из своих любимых

дворцов. Сделан он очень стильно, весь из серых мраморов, и там сдела-

ли выставку современного искусства. Ну, товарищи, зачем же так дворец-

то  оскорблять!  Я  прямо  говорю,  что  мне  оно  не  нравится,  но  даже  не

в этом дело. Пройдя по всем этажам, я поняла, что этим людям абсолютно

нечего сказать. Поэтому они постоянно дербанят то Сталина, то Ленина.

Там была одна картина… Все помнят картину, на которой Сталин и Во-

рошилов, за ними – Москва, Кремль, небо. Так вот, там была картина,

я не знаю, может, перерисована, может, даже переснята в натуральную

величину, и там внизу большими красными буквами написано: «Мале-

вич». И так еще: стена. На стену прибита деревянная грубая рама. Не то,

что для картины. А прямо из досок. Два гвоздя, и на них висят два старых

изношенных пальто. Одно бурого цвета, другое – черного. И внизу фа-

милия автора. Вот мне тут над чем думать? И таких вещей просто полно.

Не могу понять. Ну, кто этого не может? Я возьму и поставлю старые туф-

ли – одно и то же. Тем более на Западе это делали давным-давно. И уже не

делают, отыгрались. Притом все это было в таком блистательном дворце,

просто немыслимо. Я не знаю. Может, это кто-то покупает…

(Все переходят в кабинет.)

Ю. К.: Покупают, покупают. Саша Шабуров же делал инсталляции и

продавал их на аукционах. У него есть инсталляция «Аленка на Кавказе».

Вот что это такое: стоит огромная бутылка портвейна, на нем написано

«Кавказ». И на нем шоколадка «Аленка». Какой-то идиот выложил за это

тысячу долларов.

М. Н.: А ты видел у него такую картинку: ящик с прозрачными стен-

ками,  на  краю  этого  ящика  сидит  со  спущенными  штанами  Шабуров.