Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

стреляют,  бомбят,  все  осыпается,  и  тут  же  танки  и  машины  прямо  по

людям едут, размалывают всех на руки, ноги, головы. И когда машину

трясет, это значит, ты едешь по людям. И когда машину подкидывает, это

значит,  ты  едешь  по  целому  трупу.  Наше  отступление  было  ужасным,

65

и совершенно правильно, что нам долго об этом не говорили. Можно это

объяснить так же, как сейчас объясняют: необученные солдаты, нехватка

вооружения. На троих давали одну винтовку, и то старую – это правда.

Была еще одна причина: моим соседом был на старой квартире человек,

который был комиссаром дивизии, которая одна из первых в стране по-

лучила название гвардейской. Он мне рассказывал, как учили солдат не-

навидеть  врага,  русским  это  дается  очень  трудно.  Они  пленному  дают

закурить, надевают свою шинель…

Ю. К.: А пленные немцы были в городе?

М. Н.: Да, про пленных сейчас расскажу. Так вот и, как он говорит,

что мы только ни делали! Проходили одно место, там церковь, они за-

гнали в эту церковь тысячи наших пленных, закрыли дверь, и все они

там  замерзли,  и  когда  дверь  открыли,  они  там  все  смерзшимся  комом.

И держали эту церковь открытой и проводили повзводно и побатальонно,

показывали. И когда начали освобождать землю, увидели эти сожженные

деревни, виселицы, рвы, тогда уже никого учить было не нужно. А как

это было, очень интересно, если кто-нибудь читал Александра Бека «Во-

локоламское шоссе». Там Панфилов – это просто Суворов XX века, ред-

костный и замечательный человек.

Я  это  просто  очень  неслучайно  вспомнила,  года  два  назад  слышу

как… Молчанов, что ли, может, путаю, телеведущий, таким, знаете, ин-

теллигентным размеренным голосом говорил, что это все пропаганда, то-

варищи, что не было боя под Дубосеково, где все погибли и остановили

28 танков. Вот этого боя конкретно не было. Но было несколько боев,

где, например, один двадцатилетний, его звали истребитель танков, оста-

новил 20 танков. Когда начинают вносить в войну вот такие правки, это

просто ужасная подлость. Что касается Панфилова, как они там учили

людей тому, что надо хотеть жить. Я бы с этого просто начинала все об-

разование, не только в институтах, но и в школах.

Ю. К.: Почему так было? Я понимаю, что мы люди очень терпели-

вые, самые терпеливые, даже жареный петух нас клюет, мы терпим, тер-

пим. Почему?

М. Н.: У нас совершенно другие отношения с землей, с природой,

ни у кого ничего подобного нет.

Ю. К.: У нас и пространства другие.

М. Н.: Вы все обратили внимание, что мы единственные живем на

нежилом месте, вы обратили внимание, что когда в Канаде были зимние

олимпийские игры, там цвели крокусы и нарциссы. А у нас практически

не бывает лета. Мы сами пришли из достаточно теплого лояльного кли-

мата Киевской Руси, мы сами пошли на северо-восток, и на протяжении

66

веков наша нация складывалась в условиях, при которых мы не знали гра-

ниц, в которых живем. Мы сформировались в беспредельном простран-

стве, упирающемся в север и полярную ночь. Когда мы увидели страны,

где собирают по три урожая в год, и для этого даже делать ничего не надо,

потому что эти три урожая все равно будут… Понятно, что нам никог-

да не понять друг друга. Мы совершенно другие. Сюда нужно включать

всю Европу, потому что Гольфстрим греет Скандинавский полуостров,

в Швеции спокойно цветут розы, и вызревают вишни и яблоки. У нас ни-

чего этого не вызревает. Они все живут на земле, в таких условиях, когда

с природой можно спокойно и легко договориться. Мы не можем дого-

вориться. Она не может нам пойти навстречу, мы должны ее принимать

такой, какая она есть. Таким образом мы со своей земли получим что-то,

прокормимся и выживем, если мы будем греть ее своим телом, обливать-

ся слезами и потом. Тогда мы получим свою пайку.

Ю. К.: Причем не три пайки, а одну.

М. Н.: Для  того  чтобы  мне  прокормить  свою  семью,  я  должна  не

такой участочек, как, скажем, в Турции обрабатывать, а громадный ку-

сок земли. Сельскохозяйственный сезон у нас – три месяца, а на Среди-

земноморье и почти на всем юге Европы – десять месяцев. А у нас три.

За эти три месяца мы должны все это перепахать, окучить, полить потом

и кровью…

Ю. К.: Уберечь!

М. Н.: Уберечь от всяких насекомых, от животных, убрать урожай.

Вспомним наши пословицы: делу – время, потехе – час; долго запрягает,

да быстро едет и все такое прочее, потому что зима у нас девять месяцев,

мы можем лежать на печи. Вы обратили внимание, товарищи, что штур-

мовщина – это наш национальный способ работы. Все учат к экзамену

в последнюю ночь. Это нормально, потому что это наш национальный

способ жить. Более того, обратите внимание, мы были очень к селу при-

вязаны, мы нашли с ним единство, контакт и союз, в XX веке и в конце

XIX-го Россия кормила хлебом всю Европу. И это держалось до тех пор,

пока не убили, пока не разорвали эту связь.

Так вот, возвращаясь к госпиталям. Нас никто этому не учил, мы все

делали сами. Умирало огромное количество людей, особенно в первый

год. Их, видимо, хоронили ночью, как мне рассказывала одна женщина,