Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

еще более решительно. Только в несколько другом жанре. Когда с велико-

лепной внешностью мальчик, Цой… Виктор Цой, на мой ум, интереснее.

Как среди ромашек орхидея. Хотя тоже, обратите внимание, вы чувствуе-

те, что понадобился другой жанр? Высоцкий почувствовал, он был гени-

альным явлением, тут даже сомневаться нечего. Когда мне что-то начина-

ют доказывать, я говорю, давайте согласимся на том, что он был гораздо

интереснее. Его стихи и звучали замечательно, и держался он прекрасно.

34 Е. Евтушенко. «Я кошелек. Лежу я на дороге…».

35 А. Вознесенский. «Бьют женщину. Блестит белок».

вечер третий

Ю. К.: Поговорим о войне?..

М. Н.: Маленькие дети у станков никогда не стояли, это работа очень

сложная, она требует определенных ремесленных навыков, немалой фи-

зической силы, умения сосредоточиться и быть внимательным на опре-

деленный период времени. Смена длилась 12 часов. Детского внимания

не хватит на 12 часов. Мы собирали макулатуру, собирали металлолом,

носили воду, дрова – такую работу могли выполнять дети. Голодный ре-

бенок просто не справился бы с работой на станке. Мы, допустим, с бра-

том дрова пилили – мне 5 лет, ему 3,5. И мы так со всей силы навалимся…

Но это другое дело: можем попилить и отойти.

Ю. К.: А ты помнишь начало войны?

М. Н.: Начало войны, объявление я не помню. Я хорошо помню уже

осень 41-го года, потому что наши приехали из Севастополя – мамин брат,

мамина мама. Это было очень заметно, сразу начали появляться беженцы,

и мы стали являть собой классическую свердловскую военную квартиру:

у нас была комната 20 метров, там жили десять человек. По статистике,

в городе Свердловске на живое тело приходилось 1,5–3 метра.

Это был один из немногих в городе каменных пятиэтажных домов,

с отдельными квартирами, там даже были ванные комнаты, но их не успе-

ли сделать, там даже была канализация, водопровод и электричество, но

в каждой квартире стояла печка, которую нужно было топить дровами.

Это был, на мой ум, самый красивый район нашего города – напротив

Железновский дом, улица Розы Люксембург: вымощенная темной брус-

чаткой проезжая часть и белыми широкими плитами – мостовые. Каждые

1,5–2 метра стояли гранитные тумбы, улица вся в старых липах, вся в си-

ренях. А дальше Рязановская усадьба, Железновская усадьба, парки все

были целы, Исеть была чистой, река каменная, старые особняки, так до

Царского мостика, откуда начинался кусок старой улицы Архиерейской,

нынешняя Чапаева. То есть дом стоял просто в старом Екатеринбурге, со-

хранившем все свой прекрасные места. Просто очень красиво.

60

В свое время ехали мы из Севастополя, это были советские времена,

и все подвозили проезжих на машинах, и стыдно даже было спросить,

сколько ты должен. И весь Крым от Керчи до Севастополя я обошла. И я

вышла из самолета, направляясь в Севастополь, а это был закрытый воен-

ный город. Из самолета когда выходишь, обязательно кто-нибудь подхва-

тывал, так я еще выбирала себе товарища, чтобы что-нибудь послушать

интересное. Молодых не особо любила, потому что и так знала, что они

будут говорить – золотые волосы, голубые глаза…

Ю. К.: А у тебя свои волосы какого цвета?

М. Н.: Они у меня такого… нежно-золотого цвета.

Ю. К.: Светло-русые?

М. Н.: Нет,  не  светло-русые.  Золотые.   Много  причем.  Вот,  и  едем

мы, значит, а он оказался военный врач, причем весь мир оплавал, и мы

разговариваем.  Есть  такой  безошибочный  прием:  если  любой  человек,

который приезжает в Севастополь, любому незнакомому на станции го-

ворит, что Севастополь – самый красивый город на свете, – все, они уже

друзья, обнимаются и так далее. Зашел разговор, и я чувствую, что он от-

носится к этому как-то странно. Как будто не хочет показать, что он с этим

не  согласен.  И  тогда  я  говорю,  что,  по-вашему,  Севастополь  не  самый

красивый город? И начинаю назвать все города прибрежные, которые он,

поскольку весь мир оплавал, мог полюбить. Питер? Нет, не Питер. Стам-

бул… Я называю, а он все – нет, нет, нет. Я ему говорю: «Ну, скажите,

я все понимаю, любимый город, но какой?» А он как бы смотрит в окно,

не  хочет  выдавать.  Тогда  я  думаю,  ну,  действительно,  неудобное  поло-

жение. И я подумала, что сейчас попрошу остановить машину,  выйду и

подожду другую. Он, видимо, прочитав мои мысли, прочувствовав, по-

ворачивается ко мне и говорит: «Свердловск». И закрывает глаза. Я ему:

«Да что там хорошего!» И тут, ей-богу, у него в глазах жесть и слезы:

«А вы не знаете и не говорите». Как раз перед этим пришел самолет из

Питера, и я решила, что я сделаю вид, как будто я с того самолета и знаю

толк в красивых городах. И я спрашиваю: «А что там, горы?» Господи!

Что я, дура, сказала! А он говорит: «Нет, там не горы. Там камень». Я го-

ворю: «А что там красивого?» Он: «Там все, красивое, даже воздух пер-

ламутровый». Я: «Может, там особенные воспоминания?» Оказалось, что

он там был раненый, лежал в госпитале, обе ноги перебиты, а посылали

расхаживать на костылях. И когда я поняла, где располагался его госпи-

таль – университет, угол Куйбышева-Белинского, я сразу поняла, что он