Беседы с Оскаром Уайльдом

Да, именно так, если понимать под этим то, что мы были частью дублинского светского общества, учились в закрытой школе, изучали классиков и проводили каникулы в нашем загородном доме в графстве Голуэй. Но все это не мешало мне чувствовать свое отличие от моих сверстников. У меня было ощущение, что я другой и меня ждет другая судьба. Я даже сказал однажды, что мне ничего бы так не хотелось под конец жизни, как выступить в суде ответчиком по делу «Королева против Уайльда». Очень умное, но на редкость неудачное высказывание, которое припомнилось мне двадцать пять лет спустя, когда я понял, что в жизни есть только две трагедии — не получить желаемое или получить его. И второе намного хуже. Чему научила меня школа? Да тому, что она не может научить ничему стоящему. Например, моя любовь к греческой и латинской литературе, которую я пронес через всю жизнь, была и эмоциональной, и интеллектуальной. Для моего школьного учителя было бы потрясением узнать, что я получал намного больше удовольствия от чтения вслух классиков в прекрасных изданиях, когда воскрешал странные каденции этих давно уснувших языков, чем от простого перевода слов.

Знаток греческого

Когда Уайльд покинул Королевскую школу Портора в Эннискиллене, графство Фермана, и поступил в Тринити-колледж в Дублине, перед ним открылся весь мир. Он преодолел препятствие в виде учителя, стоявшего между ним и знаниями, и вступил в мир, где идеи обсуждались, а не скармливались ученикам с ложечки. В 1871 году в Тринити-колледже он встретил Джона Пентлэнда Махаффи, который за два года до того, в возрасте тридцати лет, был назначен профессором истории Древнего мира.

* * *

Помимо вашего отца и матери, которые привили вам уважение к народным преданиям, суевериям и социальной справедливости, самое сильное влияние на вас, тогда совсем молодого человека, оказал Джон Махаффи, не так ли?

Если не считать Джона Рёскина и Уолтера Пейтера, о которых я расскажу вам через минуту, то да. Махаффи был исключительной, разносторонней натурой, с блестящим интеллектом — и при этом светским человеком с прекрасными манерами. Он был знатоком кларета и антиквариата, владел французским, немецким и итальянским и, казалось, был знаком с половиной европейских королевских семей. Но главное, он был замечательным собеседником. Он хорошо относился ко мне, потому что у меня имелись способности к изучению греческой литературы, которые, как он считал, стоило развивать. И это было только начало. Мой ум был пустым сосудом, который ждал, чтобы его наполнили, а кто мог сделать это лучше его? Я навсегда сохранил любовь и уважение к нему. Я многим обязан ему: он был моим первым и лучшим учителем, а также ученым, показавшим мне, как надо ценить греческие антики, человеком, открывшим мне силу слов, которые могут чаровать, гипнотизировать, отворять любые двери в обществе. Кажется, именно он сказал мне, что мы, ирландцы, слишком поэтичны для того, чтобы быть поэтами, — мы нация блестящих неудачников, но мы самые великие краснобаи и болтуны после греков, — и впоследствии я присвоил его слова и выдал их за свои. Почему бы нет? Использование устной традиции в качестве общего достояния всегда питало творческий кельтский дух.

* * *

Несмотря на ваши академические успехи в Тринити-колледже, через три года вы покинули его, не получив диплома.

Я ушел, потому что передо мной открылись более широкие горизонты. Я получил стипендию на обучение в оксфордском колледже Магдалины, частично по инициативе Махаффи, надо отметить. Я думаю, что он гордился моими успехами и ему было жаль терять меня, но он, как всегда, не преминул пошутить на прощание: «Давай-ка бегом в Оксфорд, Оскар. Для нас тут ты недостаточно умен». Но мы не потеряли связь друг с другом. В последующие три года я дважды путешествовал с ним в Италию и Грецию. Во втором путешествии я хотел сочетать поездку в Грецию с визитом в Ватикан, поскольку идея принять католичество все больше привлекала меня. Но благодаря моему бывшему наставнику потенциальный папист уступил уже сложившемуся язычнику. Однако я вернулся слишком поздно для весеннего семестра и был временно исключен из колледжа. Только представьте: я был отчислен из Оксфорда за то, что оказался первым студентом, посетившим Олимпию. Разумеется, никто в Дублине не поверил мне, и все посчитали, что на самом деле причина в каком-то скрытом скандале. И это был не последний раз, когда я влип в неприятности, потому что сказал правду.

* * *

Оксфорд сильно отличался от Тринити-колледжа?