Бесенок

— Да. Но разве Петр Алексеевич наш тяготится своих солдат? Он, как и отец его, может возглавить большое войско и находиться на виду тысяч и тысяч. А Леша этого избегает.

— Мал еще.

— Мал да не мал. Повторюсь, я иной раз не понимаю — с ребенком я говорю или со сверстником. И да, ты мне проспорил сто рублей.

— Ну и жаден ты… — хмыкнул Патрик.

— Должен же я был тебя заинтересовать?

— И что, заплатил бы мне, если бы Леша ничего не удумал? Или в его голову пришла какая-нибудь детская глупость?

— Отдал бы. Чего и от тебя жду.

— Все что он предложил было на виду. Разве что эти надеваемые пятаки на байонет или рапиру — диковинка. Обычно их просто затупляют в учебном оружие. А так… он просто собрал воедино, что мы с тобой и так знали.

— Знали. Но сидели и молчали. Не так ли?

— Так…

Глава 8

1697 год, сентябрь, 19. Амстердам

Петр Алексеевич сидел на лавочке, откинувшись спиной к стене и отдыхал. Было хорошо вот так расслабиться и вытянуть ноги.

День прошел. Трудно, но полезно. Очередной день, который царь провел на строительстве фрегата «Петр и Павел». Трудясь там как простой плотник, чтобы лучше разобраться в вопросе. Изнутри.

— Мин херц, — тихо произнес подошел Меншиков. — Письмо.

— Что там Алексашка? От кого? — поинтересовался царь, не открывая глаз.

— От Федора Юрьевича письмо. О чем пишет, не ведаю. Не вскрывал.

Царь быстро открыл глаза и подозрительно скосился на говорящего. Потом на письмо в его руках. Александр Данилович демонстративно повернул его стороной печати, показывая, что она целая.

Хмыкнув, государь взял послание.

Вскрыл.

Развернул.

Начал читать.

Меншиков скосился на Лефорта, стоящего рядом.

Тот чуть погодя встречно глянул на него с неприкрытым вопросом в глазах. На что Александр Данилович лишь пожал плечами. Ему и самому жутко хотелось узнать, что там такого интересного написано, раз царь ТАК бурно реагировал мимикой. Считай, что лицо у него чуть ли не выплясывало. Брови то взлетали ввысь, то успокаивались, опадая словно осенняя листва. Глаза то старались выбраться из своих орбит, то напротив — прятались где-то в глубине, когда он хмурился. Про губы и речи не шло. Они жили своей жизнью, то пытаясь выговаривать что-то беззвучно, то «плескаясь» в эмоциональных реакциях.

Наконец Петр прекратил чтение.

Уронил руку с письмом на лавку, а другой потер лицо. Причем послание Ромодановского держал крепко и не поворачивал так, чтобы кто-то еще мог прочитать.

— Питер, что-то случилось? — поинтересовался Лефорт.

— Бунт? — спросил Меншиков.

— Лешу хотели похитить.

— Лешу?! Но зачем?

— Федор Юрьевич считает, что для давления на меня. Чтобы отступился от поддержки нашего друга Августа.

— Но… мда… А кто это осуществлял?

— Какой-то сброд из Речи Посполитой попытался обложить Лешу на дороге, перекрыв ее. Но он с шестеркой охранников сумел отбиться и разогнать их. Даже десяток положил.

— Что? — удивился Меншиков.

— Откуда у него охрана? — спросил Лефорт.

— Леша сам попросил, когда заметил за собой слежку. И оказалось, что не зря.

— А сколько было нападающих?

— Две группы человек по двадцать. Они перегородили дорогу телегами и, угрожая открыть огонь из мушкетов, потребовали сдаться. Леша выехал вперед, поняв, что он им нужен живым, чем позволил его охране пострелять первую группу из пистолетов. Потом выехал против второй. Дал солдатам перезарядится, прикрывая их собой. И… — махнул рукой царь. — Вы понимаете? Он на мушкеты грудью лез! В семь лет!

— Достойное поведение, — впечатлено произнес Меншиков, который отличался чрезвычайной природной храбростью.

— Его могли убить! — возразил Лефорт.

— Федор Юрьевич пишет, что если бы Леша не сообразил и нашел в себе смелость, то его точно бы похитили, перестреляв охрану. Все обошлось только за счет смелости и находчивости сына. Не растерялся.

— Удивительно… — покачал головой Лефорт. — Твой сын быстро взрослеет.

— Он ведет себя не по годам. Ему сколько? Семь. Вон что вытворяет. Я в его годы дурью маялся и мыслить не мыслил о подобном. Когда бунт случился и на моих глазах стрельцы бессудно убивали… когда… я ведь от страха тогда цепенел. А тут — семь лет. И грудью закрывал своих бойцов, пока они пистолеты перезаряжали для боя.

Оба царских приближенных промолчали.

Лефорт понимал переживания Петр Алексеевича, а Меншиков сдавленно улыбался, потому как ему импонировала эта смелость царевича. Этакое духовное сродство. Сказал же он иное.

— Главное, что все обошлось.

— Обошлось?

— Там, во время бунта, была толпа. Много-много людей. А у тебя за спиной никого. Кто знает, если бы смутьянов оказалось всего два десятка, а ты командовал шестью хорошо вооруженными солдатами. Думаешь, не вступился бы за родичей? Думаешь, не сдюжил бы?

— Не знаю… — покачал головой царь.

— Я мыслю — также поступил бы. Леша ведь в тебя пошел. Духом и нравом. Хоть и ликом по лекалам Лопухиных явно делался. Вон и науки рвется осваивать. Так чего ты кручинишься?

— Я не был таким, — остро взглянув на Меншикова, произнес Петр.