Бесики

Он хотел ещё что-то сказать в своё оправдание, но Ираклий прервал его и обратился к собравшимся. Он объявил, что для окончательного выяснения отношений с Россией он решил послать к императрице царевича Левана и католикоса Антония.

Давид наклонился к Левану и шепнул ему на ухо:

— Напрасная потеря времени. Тебе это будет полезно — проедешь по России, посмотришь Петербург, но толку мы не добьёмся никакого.

— Как знать! — ответил Леван.

— К тому времени, когда ты вернёшься из России, мы с Бесики уже соберём войско и по всем правилам выстроим его перед тобой. Правда, Бесики? — обратился Давид к поэту.

— Бесики я беру с собой.

— Как? Ты хочешь показать ему Россию? Поглядите-ка на эту певчую птичку! Побывал в Персии, теперь увидит Россию, скоро весь мир облетит! Ну и счастье же тебе, Бесики!

«Счастье, — подумал Бесики. — Счастье у меня собачье: то бросят кость, то дадут пинка!».

Давид, по-видимому, угадал его мысль, потому что спросил Левана:

— Ты напомнил государю о Бесики?

— Конечно.

— И что же?

— Государь ответил: «Служит же он у тебя, чего ему ещё нужно? Служить у царевича так же почётно, как служить у царя». Поговори сам с государем, тебя он скорее послушается.

Совещание незаметно превратилось в непринуждённую беседу, присутствовавшие разделились на группы. Чабуа то и дело поглядывал на группу друзей — Давида, Левана и Бесики. Сначала беседа их была напряжённой, но потом они развеселились, и Чабуа несколько раз ловил на себе их насмешливые взгляды. Решив, что молодые люди издеваются над ним, Чабуа поднялся с места и направился к ним, чтобы проверить своё подозрение.

«Если они замолчат, когда я подойду, значит, разговор действительно был обо мне», — подумал он.

Они действительно умолкли при его приближении, а Давид встал и подошёл К Ираклию.

Чабуа проводил его сердитым взглядом и сказал с укором:

— Что я ему сделал? За что он так не любит меня?

— Вы ошибаетесь, ваше сиятельство, — ответил ему Леван. — Давид вас любит больше, чем кто-либо другой…

Знаю, знаю, как он меня любит.

— Но он готов вступить в смертный бой со всяким, кто хвалит русских, — продолжал Леван.

— А русские чем прогневали его?

— Не все русские, но Тотлебен, а после Тотлебена — Сухотин. Послание же императрицы совсем возмутило его.

— Кому удавалось сорвать розу без шипов? Но сомневаюсь, чтобы причина была в этом… Должно быть, есть что-нибудь другое…

— Нет, клянусь жизнью государя.

— Значит, мысль об учреждении поочерёдной воинской повинности принадлежит вам? — переменил разговор Чабуа. — Знай я об этом, ни слова бы не сказал против. Я думал, что это наш свирельщик выдумал. Как же я не учёл, что после моих стихов он и рта не посмеет раскрыть!

— Неужели? — удивился Леван, — Но он, кажется, и не читал ваших стихов. Читал, Бесики?

— Не помню, — ответил Бесики и обратился к Чабуа: — Но если вы желаете получить ответ, я могу удовлетворить ваше желание, не знакомясь с вашими стихами.

— Хвалиться будешь потом, когда ответишь! — оборвал его Чабуа и с самоуверенным видом направился к дарю, около которого только что освободилось кресло.

Ираклий был занят беседой с Давидом и не сразу обратил внимание на Чабуа, который нетерпеливо ждал, чтобы царь повернулся к нему и дал бы ему возможность начать разговор. Чабуа хотел во что бы то ни стало прочесть царю свои стихи: было известно, что, прочитав эпиграмму Бесики, Ираклий от души смеялся и выразил сомнение, что Чабуа сумеет ответить на неё.

Давид попросил государя оказать милость Бесики и вернуть ему должность царского секретаря. Услышав имя Бесики, Чабуа немедленно полез в карман, достал оттуда листок и невежливо вмешался в разговор:

— Я слышал, государь, что вы изволили сомневаться, сумею ли я ответить нашему несравненному поэту?

Давид нахмурился. Вмешательство Чабуа в беседу в такую минуту, да притом ещё с чтением комических стихов, в которых Бесики беспощадно высмеивался, могло испортить дело. Он хотел было сказать Чабуа, что сейчас не время для стихов, но Ираклий опередил его и сказал с улыбкой мдиванбегу:

— Ну-ка, прочтите!

Чабуа начал читать свою эпиграмму. Любезная улыбка постепенно сошла с лица Ираклия: стихотворение было похоже на самого Чабуа — каждая его строчка источала яд. Ираклий нахмурился, но, чтобы не обескураживать Чабуа, похвалил стихи, назвал их остроумными и, обратившись к Давиду, сказал:

— Поэту лучше оставаться поэтом. Не к лицу Бесики звание царского секретаря. Ему пристало писать стихи, петь их, наигрывая на тари, и вести остроумную беседу. К тому же он скоро уезжает вместе с царевичем в Россию.

Давид кинул сердитый взгляд на Чабуа. Продолжать дальше разговор о Бесики было явно неудобно. Он поклонился Ираклию и отошёл к одной из групп беседующих.

Бесики овладела тяжёлая тоска. Он заперся в своей комнате и с утра до вечера сидел перед камином. Счастье, казалось, повернулось к нему спиной — на каждом шагу его подстерегала неудача.