Бесики

— её величество изволит говорить, что… при заключении мира с Турцией будет обращено внимание на положение Грузии и что она приложит все усилия, дабы не оставить вашу страну без своих забот…

— Передайте благодарность её величеству!

— Императрица вручает вам высочайшую грамоту для передачи его высочеству царю Ираклию.

— Передайте благодарность её величеству! — Леван взял свиток, поцеловал его и оглянулся назад.

Бесики, склонившись, протянул руку. Царевич передал ему грамоту.

Императрица встала. Аудиенция была окончена.

Антоний хотел ещё что-то сказать, но Леван показал ему глазами, что это излишне.

После ухода грузинских послов императрица, по привычке тучных и пожилых людей, ещё некоторое время продолжала сидеть на тронном кресле, как бы отдыхая. Раскинув в стороны свои пухлые руки, она вздохнула с облегчением.

— Слава богу, отделались от них, — сказала она. — Не могу не признаться, что я не без волнения ожидала этой аудиенции. Мне было неприятно отказать им в их просьбе, но что делать? Теперь не время вмешиваться в дела Грузии, а тем более присоединить это маленькое государство к нашей короне. А всё же мне их жаль.

Императрица посмотрела на Голицына, а затем перевела взгляд на Панина.

После окончания аудиенции Панин собирался последовать за гостями, так как он хотел передать Левану заранее заготовленное письмо к царю Ираклию, и ждал ухода императрицы, которую по обыкновению сановники почтительно провожали до дверей её покоев. Но, увидев, что императрица не собирается уходить, он насторожился. Видно было, что завяжется неофициальная беседа о Грузии, и присутствие князя Алексея Голицына могло придать этой беседе нежелательное для Панина направление. Голицын был покровителем грузин и часто упрекал и даже уличал Панина в двойственной политике по отношению к этому государству. А сейчас, когда императрица не без колебаний отпускала Левана и Антония ни с чем после их двухлетнего ожидания, Голицын мог воспользоваться удобным случаем и склонить её в пользу Грузии. И действительно, прежде чем Панин успел что-либо ответить по поводу сожалений императрицы, Голицын предупредил его и сказал:

— Осмелюсь доложить, ваше величество: положение Грузинского царства наитяжелейшее. Оно близко к гибели. И что особенно прискорбно, в этом, несомненно, виноваты мы. Втянув грузин в войну против Турции, мы сейчас оставляем их на произвол судьбы. А ведь так мало они просили, всего четыре тысячи человек…

— Не в количестве солдат дело, князь, — сказал вдруг резко Никита Панин, который до этого неприятно хмурился и морщил уголки глаз, — хотя для нас сейчас и это количество не под силу…

— О, я понимаю, князь, — с улыбкой сказала императрица, — вы особенно, должно быть, недовольны, но сейчас мы ничего не можем для них сделать.

— Наши добрые намерения мы должны в первую голову осуществлять в пользу нашего государства, — сказал Панин. — Если добродетель вредит пользе государства, это уже не добродетель, а зло. Вам должно быть известно, что посылка войск в Грузию вызовет излишние осложнения с Портой Оттоманской. Отводом войск из Грузии мы сделали туркам некоторую уступку, чтобы удержать за собой наши завоевания на Балканах. Англия и Франция усиленно уговаривают турок не кончать войну, убеждая, что у нас начались мятежи в стране и что туркам удастся не только вернуть утраченное, но даже отвоевать…

— Грузию она отвоюет наверное, и мы навсегда потеряем эту страну, — возразил Голицын.

— Нет, этого не будет, — уверенно сказал Панин. — Во-первых, с Ираклием не так-то легко справиться, во-вторых, Порта не пойдёт против Грузии, потому что это может ей испортить отношения с Персией. А если даже Турция и выступит против Ираклия, что вообще мало вероятно по высказанным мною соображениям, то это будет именно то, что весьма отвечает нашим целям и задачам. Мы отвлечём силы неприятеля с Балкан… и то, что мы не смогли сделать посылкой войск в Грузию, мы сделаем, отозвав из неё наши отряды. Сей тактический манёвр похвально одобрен Румянцевым…

— Не могу не сказать, что сие весьма жестоко по отношению к грузинскому престолу… — сказал Голицын и посмотрел на императрицу, желая, увидеть сочувствие на её лице.

Императрица снисходительно улыбнулась ему, как любимцу, которому всё прощают, и сказала, слегка гнусавя и растягивая слова:

— Князь, вы со своим русским добрым сердцем и страстью покровительствовать всем угнетённым достойны священного сана, а не звания вице-канцлера.

Голицын вежливо улыбнулся на эту шутку императрицы и, разведя руками, слегка наклонившись, сказал: