Бесики

А в Грузии ждал их усталый, подавленный заботами Ираклий, окружённый со всех сторон жадными врагами и отчаянно отбивающийся от них. То в одну сторону наносил он удар, то бросался в другую, то внезапно оборачивался лицом к врагу, подкравшемуся со спины. Измученный постоянной борьбой, нетерпеливо ждал он откуда-нибудь подмоги.

В Москве царевич задержался больше чем на месяц, так как, по рассказам, всё ещё опасно было путешествовать по южным дорогам. От Михельсона, посланного против Пугачёва, не было никаких известий. Вся Москва была объята страхом. После прошлогодней чумы, после мятежа все с ужасом ждали новых бедствий. Город был полон помещичьих семей, бежавших из разорённых Пугачёвым губерний. Приехавшие с ними крепостные слуги распространяли в народе слухи об уничтожении помещиков и о свободе. На площадях, на постоялых дворах, в трактирах только и было разговоров, что об этом.

Путешественники на этот раз остановились в селе Всехсвятском, что под Москвой. Здесь жило много грузин. Они имели свою типографию, где печаталось множество духовных и светских книг. Несколько дней Антоний и Леван были заняты осмотром всего того, что было создано деятельностью здешних грузин. Они также принимали стариков соотечественников, приходивших повит, дать их и засвидетельствовать им своё почтение. Из всех грузин — жителей Москвы — лишь двое не только не пожелали видеть грузинских послов, но всячески поносили и проклинали их. Один из них был Александр Амилахвари, который поносил Левана, а другой — Захария Габашвили, который при одном упоминании имени Антония воздевал руки горе и сотрясал небо и землю своими проклятиями.

В первый же день после приезда, как только начало смеркаться, Бесики попросил разрешения у Левана и отправился повидать своих родных. Захария жил в самой Москве, на Пресне, где помещались наследники царя Вахтанга.

Захария встретил сына неприветливо, зато все остальные члены его семьи с радостными криками бросились навстречу Бесики. Мать, братья и сёстры со слезами на глазах обнимали и целовали его. Но упрямый священник всё твердил своё:

— Не хочу его видеть! Уберите его прочь с моих глаз, не подпускайте ко мне! Этот нечестивец (Захария имел в виду Антония), этот святотатец отнял у меня даже сына, подкупил моего мальчика и заставил его служить себе! Зачем ты пришёл? Шпионить тебя прислали? Наблюдать? Чего ему надо, этому бесовскому патриарху?

— Перестань, довольно! — прикрикнула на него Родам, которая не могла налюбоваться на сына. — Господь осчастливил меня, привёл ко мне моего первенца, а ты всё же не можешь забыть свои глупости… Не гневи господа, иди сюда, обними своего сына…

— Не хочу! Не нужен мне сын-безбожник, сын-нечестивец, — твердил Захария, хотя заметно было, что он говорил так только из упрямства, а на самом деле более всех счастлив увидеть сына. — Прочь, прочь, ветрогон!

Наконец он не выдержал, обнял сына и разрыдался:

— Мальчик мой! Бессовестный ты, совсем нас позабыл!.. Как ты живёшь? Постой, дай погляжу на тебя! Экий ты стал молодец, дай бог тебе счастья!

Бесики не видел своих родных больше десяти лет. Он нашёл, что старики заметно изменились. Захария совсем поседел, лицо Родам избороздили морщины; братья и сёстры выросли, их и вовсе нельзя было узнать.

Осушив слёзы, Захария стал подробно расспрашивать сына об его жизни, затем рассказал грустную повесть собственных бедствий. По обстановке и одежде родных Бесики понял, что они живут в тяжёлой нужде. Избалованный, привыкший к роскоши царского двора, Захария сейчас скорее походил на нищенствующего монаха, нежели на придворного священника.

— Что ты смотришь на меня, сыпок? Удивляешься моему виду? Небось глядишь на эти лохмотья и вспоминаешь мои прежние шёлковые рясы? Не беда, сынок, не сокрушайся. Господь наш Иисус Христос говорит: «Кто возвысит себя, тот да будет унижен, а тот, кто унижает себя, да возвысится». Сокрушаться и печалиться надо о том, что святой нашей грузинской церковью завладел нечестивый еретик. Здесь он?

— Здесь.

— Может быть, он и тебя околдовал? Удивляюсь, как он терпит тебя на царевичевой службе!

— Его святейшество и не замечает меня. За всё это время он им разу на меня не взглянул. Однажды только, когда ему впервые показали меня и сказали, что я — стихотворец Бесики, сын священника Захарии, он изволил изречь, что не удивляется моему стихотворству, ибо из дьявольского гнезда может выйти только дьявольское. Ведь поэты, по его мнению, — проповедники зла и разврата, соблазнители людей.

— Дар песнопений ниспосылается человеку свыше! Чего же хочет от тебя этот безбожник?

— Не только от меня! Вы бы послушали, что он говорит о Руставели. Но довольно об этом. Поговорим о тебе, отец! О твоей борьбе с Антонием. Бороться с потомком Багратионов, сыном царя Иесе было безумием, отец. Ты с самого начала должен был знать, что будешь побеждён.