Бесики

Все они наперебой кричали ему что-то, но в этом неистовом гвалте ничего нельзя было понять. Женщины хватали его за одежду и целовали ему руки. Они были так ободраны, что платье висело на них лохмотьями. У одной девушки настолько было ободрано верхнее платье, что она никак не могла прикрыть обнажённую грудь и, прикрывая её скрещёнными руками, напоминала фреску истерзанной великомученицы, которую можно видеть на стенах грузинских церквей. Когда Бесики скинул чоху и снял свой шёлковый архалух и протянул ей, чтобы она надела его, девушка упала на колени и стала целовать ему ноги. Смущённый Бесики набросил на неё свой архалух и, еле освободив ноги из её цепких рук, отъехал в сторону.

Вскоре собрался весь отряд. Оказалось, что из грабителей только трём удалось уйти, остальные или были взяты в плен, или перебиты.

Это была первая победа в деле охраны государства после введения воинской повинности. Не только Бесики, но и все участники похода были охвачены такой безудержной радостью, что начали обнимать друг друга и целовать, поздравляя с победой. Они вернулись в лагерь, распевая боевые песни, ведя освобождённых сельчан, подгоняя взятых в плен лезгин. Пленные шли, еле волоча грязные и босые ноги, понурив свои бритые непокрытые головы и заложив за спину связанные руки. Их подгоняли освобождённые из плена парни, которые сидели на конях своих похитителей и браво гарцевали вдоль дороги.

Когда отряд возвратился в лагерь, Дугаба поскакал вперёд, чтобы первым сообщить о победе Ираклию, но его не оказалось на месте. Он уехал с другим отрядом в Джавахетию против новой шайки лезгин, разорившей деревни близ Дзегви. Остававшиеся в лагере несколько сот человек встретили прибывших с ликованием.

После небольшого отдыха все расселись на поляне, вытащив из хурджинов хлебные лепёшки, сыр, куски холодного варёного мяса, а некоторые и бурдючки с вином. Радостное настроение располагало всех к веселью, и вскоре скромная трапеза превратилась в пир. Там и сям слышались здравицы в честь удальцов, разивших врага, и за спасённых из неволи людей.

Заиграла зурна, и молодые воины, вскочив на ноги, пустились в пляс. Заложив полы своих чох за пояс и расправив плечи, они, похожие на ястребов, то плавно носились в кругу хлопающих в такт друзей, то, слегка подавшись одним плечом, мчались вперёд, будто рассекали незримые волны бушующего веселья, или же стремительно вращались, выводя замысловатые письмена на иссохшей от зноя поляне. Были и такие, которые своим неуклюжим танцем, трясущимися животами и медвежьей повадкой вызывали дружный хохот.

До позднего вечера продолжалось это веселье, и только тогда разошлись люди по своим палаткам, когда погасла последняя полоса закатного зарева, а на небе зажглись первые звёзды. Но сельчане не собирались спать и, сбившись в кучу около костра, продолжали беседовать между собой.

Проходя мимо них, Бесики и Манучар невольно задержались, прислушиваясь к их разговорам. Их внимание привлекла к себе пожилая женщина, которая сидела на земле и громко говорила окружающим:

— …Двенадцать детей у меня было, трое погибли в битвах, пятерых похитили лезгины и продали в Турцию, — в её голосе послышались нотки плача, — две из них девочки: одной было десять, когда её увели, другой — одиннадцать. Где они теперь, мои несчастные? А сыновья — один взрослый был, семнадцати лет, а двое совсем маленькие — пяти и шести годков. — Женщина начала бить себя в грудь кулаком, на минуту поникла головой, утёрла слезу кончиком платка и продолжала: — Этих двух, думала, не увижу больше, но, боже, как велика твоя справедливость! Сегодня первый раз почувствовала я радость материнского сердца. — И, переменив плачущий тон на повелительный и грозный, она продолжала: — Что это на селе трепали языком — в год месяц служить, мол, не хотим, у нас свои дела? Разве могут быть более великие дела, чем то, что я сегодня видела?..

— Правду говоришь, мать, правду! — подтвердили слушатели.

— Князь говорил: мне, дескать, люди для своих дел нужны, виноградник сажать, участок подготовить, не пущу никого…

— Это горбун говорил, — заметил Манучар, обращаясь к Бесики, — брат Мухран-Батони, он ведь во вражде с Ираклием.

— …Ну и всыпали ему царские есаулы, дай бог здоровья нашему царю Ираклию, — продолжала женщина. — Ему что, самого его, горбуна, никто не похищает. Говорят, что он с лезгинами даже в союзе, тайком откуп получает за похищенных у него же самого крепостных. Что ему страдания бедных матерей!..

От усталости и выпитого вина у Бесики кружилась голова, глаза слипались, но он упорно сопротивлялся сиу. Ему хотелось без конца веселиться, говорить со всеми, делиться мыслями. Он уже собрался было расположиться у костра, но Манучар потянул его к палатке;

— Идём спать.

— Не хочу спать, — ответил Бесики, но всё же, шатаясь от усталости, пошёл за Манучаром. — Не хочу спать. Ты понимаешь; что мы сделали сегодня? Мы нанесли первый смертельный удар нашему врагу и сразу же отсекли ему голову…

— Но у него, как в сказке, сразу выросла вторая голова. Знаешь, куда помчался царь?