Бесики

Ираклий кинул на Давида острый взгляд, догадавшись, что он задумал. Как Тариэль, перебьёт он часовых, если они осмелятся задержать его. А может быть, и лучше будет таким способом проучить этого наглеца. Если поступки Тотлебена пока вызывали возмущение у подчинённых Ираклия, то завтра такое поведение генерала могло уронить авторитет и самого Ираклия.

Народ любит только сильного царя. Подданные должны его бояться. Недаром говорит Руставели, что «любви источник — страх». Отпустить ли Давида к Тотлебену и в результате конфликта пресечь его возмутительные выходки или же порвать с ним вообще и отделиться от русскою войска? Тогда уже Тотлебену придётся умолять царя. Но годится ли такая тактика? Вот уже два века как грузинские цари стремятся к дружбе с Россией, и разве стоит из-за этого наглого проходимца менять мудрую политику?

Ираклий мягко сказал Давиду:

— Тебе незачем идти туда. Генерал приказал часовым не пропускать никого, и они точно выполняли его приказ. Наверное, он просто забыл предупредить их, чтобы наших гонцов беспрепятственно пропускали к нему. Вот мы попросим господина Антона Моуравова передать графу наше поручение. Мы же не будем задерживаться с отъездом в Садгери.

Моуравов тотчас же отправился в Сурами. Ираклий приказал царевичу Георгию, следившему за обозом, не задерживать отправку ароб, а сам в сопровождении свиты присоединился к войску, растянувшемуся но дороге.

Бесики пришлось ехать в обществе Моуравова, так как, пересчитывая войско, он очень задержался. Только к полудню прошли последние отряды и обоз. Тут подоспел Моуравов, и они вместе двинулись в путь.

Весь день стояла чудная погода. На синем небе не было ни облачка. В непроходимых горных лесах, поднимавшихся до вершин, то там, то здесь виднелись купы сосен и елей, тёмно-зелёные конусы которых резко выделялись на ярко-изумрудном фоне других деревьев. От Ахалдабы начинался еловый лес, и воздух был пропитан запахом хвои, нагретой весенним солнцем. На склонах гор цвели ирисы и фиалки, источая одуряющий аромат.

Дорога то шла по каменистому берегу Куры, то поднималась в гору и извивалась в дремучем лесу. На ветках старых елей мох висел серыми клочьями. "Пушистые белки прыгали по деревьям и обгладывали кору на молодых веточках.

Бесики впервые видел эти места и невольно залюбовался природой, забыв и о списках воинов, и о боли в плече, и о том, что он был в походе. Он пустил медленным шагом абхазку, которая, навострив уши, прислушивалась к шорохам леса. Бесики ни о чём не думал и лишь глядел на извивающуюся по ущелью реку, на горы, на столетние деревья и на убранные цветами лужайки.

Моуравов тоже был восхищён красотой этих гор, расцвеченных пленительными красками. При переходе через речку Шавцкали, лошади стали жадно пить воду.

— Ишь как понравилась! — воскликнул Моуравов. Он несколько раз натягивал поводья, но тщетно: конь упорно продолжал пить воду.

— Здесь такая вода, что от неё не оторвёшься, — заметил седобородый всадник, который ехал с Бесики. — Она пенится, как молодое вино, и если её палить в кувшин и крепко закрыть, то он от газа может лопнуть. Эту воду любят пить олени. Она чуть солоноватая. Лошадям она также по вкусу.

Моуравов тяжело вздохнул и взглянул на Бесики.

— Из Петербурга едут богачи в Германию и Италию, чтобы пить вот такую воду. Однажды и мне удалось побывать на курорте в Карлсбаде.

— Наверное, там красивые места.

— Наши красивее. Но там всё очень благоустроено: мощёные улицы, аллеи, фонтаны. Если бы эту местность украсить так же, разве можно будет тогда сравнить с теми местами? Там всего-навсего маленький ручеёк, проведённый по трубам к бассейну, который помещён в стеклянный павильон. А здесь течёт целая река, и мы поим из неё лошадей. Эх, может быть, и наша страна дождётся лучших времён. Ты ещё молод и авось доживёшь до её расцвета, а я… кто знает, в какой пустыне сложу свои кости.

Моуравов стегнул коня, лошадь, разбрызгивая воду, перешла речку и стала взбираться по подъёму.

Бесики последовал за ним. Он всматривался в окрестности и пытался представить себе эти дикие места такими, как описал Моуравов Карлсбад.

Вон там, на скалистом гребне горы, должен красоваться дворец с высокими башнями. В нём должна жить черноокая с длинными косами фея.

«Анна! — Он тряхнул головой, словно желая отогнать эту мысль, — Нет. Не Анна».

Поехал быстрее. Догнал Моуравова. Стал с ним беседовать. Но в его сознании опять всплыл образ Анны.

«Анна. Анна должна жить в этом дворце».

Смеркалось, когда они поднялись на плоскогорье Садгери. Войско уже расположилось лагерем, но палаток не поставили. На опушке развели костры, вокруг которых расположились на бурках воины.

Царь и сановники устроились в Садгерской крепости.

Моуравов пошёл к царю. Бесики нашёл Давида, который с вершины башни оглядывал долину.

— Сколько по списку оказалось воинов? — спросил Давид Бесики, прислонившегося к башенному зубцу.

— Три тысячи восемьсот восемьдесят человек, исключая свиту царя.

Давид нахмурился и, словно рассуждая сам с собой, начал подсчитывать: