Бесики

Потом, поднявшись на стременах, обнажил меч и обратился к хевсурам:

— Слава вашим десницам, хевсуры! Пусть дарует нам победу святой Георгий!

Хевсуры разделились на два отряда. Один отряд повёл Леван, другой — Сумбат Лохакришвили. Бесики едва успел отъехать в сторону, как мимо него промчались, как ураган, закованные в железо хевсуры. Их обоюдоострые мечи, на которых играло солнце, сыпали искры.

Развернувшись циркулем, отряды, как две стрелы, понеслись на врагов.

Янычары продолжали скакать, не убавляя ходу, чтобы догнать отступавшее грузинское войско. Их кривые поднятые сабли словно гнулись от ветра. Уже доносились отрывистые крики:

— Алла!.. Гяур!.. А-а-а!..

Хевсуры налетели на янычар с флангов и приковали их к месту. Строй янычар стал извиваться, как змея, они попятились и отступили.

Калым-бек не ожидал этого нападения. Теперь уже было невозможно гнаться за главными силами грузин, а приходилось отбиваться от хевсур, которые заходили ему в тыл.

Он попытался перестроить ряды янычар, но уже было поздно.

Хевсуры смяли первые ряды и с такой силой обрушились на остальных янычар, что весь отряд распался на части. Хевсуры окружили это метавшееся скопище и, рубя, гнали турок до самых ворот. Но гарнизон крепости начал стрелять по хевсурам. Пятерых ранили, у троих убили лошадей.

Хевсуры, выйдя из-под обстрела, остановились, перевязали раненых и собрали оружие, брошенное турками на поле сражения. Некоторые погнались за лошадьми, оставшимися без всадников.

Обрадованный Бесики поспешно стал спускаться с горы, ему хотелось обнять Левана и поздравить с победой.

Леван, опустившись на колено, с поникшей головой, стоял над раненым седовласым хевсуром.

— Передайте нашим, — угасающим голосом говорил старик, — пусть вспоминают обо мне… почтут память боевой песней… Выройте могилу в родной земле…

Хевсур хотел ещё что-то сказать, но голос пресёкся…. На его застывшем лице запечатлелось такое выражение, словно он собирается что-то досказать.

Леван достал из-за пазухи шёлковый платок и прикрыл лицо война.

Воины не помнили, чтобы царь был когда-либо так разгневан, как в этот день. Даже старые ратники, побывавшие с Ираклием в Афганистане и Индии, не видели его таким.

Войско, пройдя милю, остановилось в Тихревской роще. Сюда постепенно собирались рассеявшиеся беглецы. Сотня гудамакарских хевсур, которую послал вперёд Ираклий, чтоб останавливать малодушных, стояла в конце поля, около ущелья. Но сейчас она стала ненужной. Смятение и растерянность прошли, а отставшие ратники принесли радостную весть: они видели своими глазами, как хевсуры обратили в бегство янычар. Это известие ободрило воинов. Они стали просить минбашей вести их в бой. В это время показался Ираклий в сопровождении Давида и своего эскорта из семи хевсур. Он проехал мимо выстроившегося войска и таким взором обвёл воинов, что многие задрожали от страха.

Царский знаменосец Гогия Фатрели, не выдержав этого взгляда, крепко стиснул древко знамени и медленно опустился на колени. Воины последовали его примеру.

— Встань, Гогия! — спокойно обратился Ираклий к знаменосцу, потом, взглянув на войско, вдруг прогремел гневным голосом: — Встаньте!

Он сошёл с коня, бросив поводья, сиял царский халат, надетый поверх чохи, и бросил его на землю.

— Я вам больше не царь. Для стада требуется только пастух и собака. До нынешнего дня я думал, что препоясан мечом и в руках держу царский скипетр, но ныне я убедился, что мой меч — это палка, скипетр — свирель и что мои великие предки оставили мне не подданных, а овечью отару. Уходите и расскажите старикам отцам и седым матерям, как вы бежали из родной земли, орошённой кровью наших предков! А мне, чем переносить такой позор, лучше всего явиться к ахалцихскому паше, стать перед ним на колени и умолять его дать мне место водоноса.

Опустив головы, воины слушали царя, стараясь не встретиться с ним глазами. Чем резче говорил Ираклий, тем ниже склоняли головы воины, и скоро всё войско, как мусульмане на молитве, пало ниц перед царём.

Давид и Иасэ Эристави подняли царский халат. К ним подошли другие сардары, и все просили Ираклия вновь в него облачиться.

Но тот отстегнул и саблю.

— Вот вам и моя сабля, — обратился Ираклий к сардарам. — Мы одного племени, и, видно, я тоже не достоин носить саблю… Трусам повадно якшаться с трусами, чтите и меня таким же.

— Прости, царь! — воскликнул Дугаба.

И эти два слова, словно выкрикнул их один голос, прогремели над войском:

— Прости, царь!

Дугаба поднял голову и посмотрел в глаза Ираклию.

— Я состарился, служа тебе, царь, разреши мне сказать слово.

— Мы с тобой бились в Афганистане, ты первым взошёл на Кандаарскую башню, — обратился к нему царь. — Тогда мы служили шаху и всё же никогда не отступали перед врагом. Теперь же мы дожили до того, что не можем отстоять родной земли! Лучше умереть нам с тобой, Дугаба, чем пережить такой позор.

Дугаба расправил плечи, окинул взором войско, потом взглянул на Ираклия, приложил руку к сердцу, поклонился и сказал: