Бесёнок по имени Ларни

Собаки заскулили, завизжали, а потом начали выть, но не сдвинулись с места. Они готовы были быть съеденными заживо, но ни за что не оставили бы своих подопечных!

Волна крылатой нечисти схлынула внезапно, оставив после себя звенящую тишину. Люди выбрались из под неспособных больше двигаться собак, огляделись вокруг и ужаснулись!

Холмы, совсем недавно покрытые пёстрым убором из трав и цветов, стояли голые. Они вдруг стали похожи на вросшие до половины в землю черепа великанов. Могильной безжизненностью веяло теперь отовсюду.

На собак было страшно смотреть – клочья мяса и шкуры свисали у них с боков, тут и там торчали выпирающие кости. Они не могли держаться на ногах, не могли даже выть и только стонали, как-то совсем уж по-человечески.

Ларни нашла неподалёку ручей, и они со Стефаном долго носили горстями воду, чтобы хоть немного дать несчастным псам напиться. Так прошёл вечер, а когда наступила ночь, собаки затихли. Ларни и Стефан улеглись тут же на голой земле, потому что сил разбивать лагерь и разводить костёр, уже не было.

Утро началось с умывания. Причём умывание это было проделано в один приём и одним движением. Стефан не понял, что это такое влажное и тёплое враз смахнуло с него сон.

Открыв глаза, он с великим изумлением увидел улыбающуюся физиономию Монсеньора, который стоял над ним, вывалив язык живой и здоровый, чёрный и пушистый. Он даже стал как будто больше.

Рядом, абсолютно целая и невредимая Мадемуазель, тем же способом будила Ларни. Девушка села, ошарашено глядя на собак, ничего не понимающими глазами. А псы, между тем, как ни в чём не бывало, всем своим видом показывали, что пора продолжать путь.

После завтрака конечно! Создания ночи, они может, и не были бессмертны с точки зрения Высших сил, но и умирать от укусов, какой-то там саранчи, тоже не собирались.

Ночь вылечила их, дала новые силы, сделала выносливее и как будто моложе. Они, похоже, даже выиграли от произошедшего вчера странного и мучительного приключения. Люди невольно задумались – а что от всего этого получили они?

Глава 84. Ханна

– И тогда Инци сказал мертвецу: "Встань, возьми постель свою и иди отсюда!" Покойник ожил, свернул циновку, на которой лежал, вместе с погребальными покрывалами и вышел из пещеры, в которой его похоронили, к жене своей и детям. А те сначала очень его испугались, а потом обрадовались, потому что он был не только жив, но и совершенно здоров!

Мара отложила только что зашитую наволочку и взяла другую. Четвёртую неделю она жила в больнице, где Руфус балансировал между жизнью и смертью. Чтобы не быть бесполезной, девушка принялась ухаживать за пациентами, убирать и мыть палаты, стирать и чинить больничное бельё.

Однажды, врач, который пользовал Руфуса, позвал её в его палату и спросил, не знает ли она о чём это он говорит в бреду?

Мара прислушалась – Руфус беседовал с Инци! Именно тогда у неё отлегло от сердца, и она поняла, что мальчик поправится, ведь для неё знающей Инци, говорившей с ним и спасённой им, было ясно – это не бред, разговор настоящий!

Она поделилась своими соображениями с врачом, а он совершенно не удивился, сказал, что это бывает – пациент в беспамятстве нередко разговаривает с теми, кого нет рядом, и только поинтересовался, а кто такой этот Инци?

И тогда Мара начала рассказывать. Она рассказала всё, что слышала от Руфуса, а потом повторила всё это ещё и ещё, и ещё, и ещё раз, потому что послушать её рассказы собиралась вся больница – все кто мог ходить. Потом её попросили зайти к тем, кто ходить не может и повторить всё сначала. Лишь одно существо не слышало её голоса, даже когда он звучал рядом. Этим существом была её мать.

Евстафия сидела в отдельной каморке и за ней ухаживали другие медсёстры. Мара опасалась даже заглядывать в маленькое зарешёченное окошко двери ведущей в эту келью. Однажды, когда она это сделала, больная кинулась на дверь и сильно разбила себе лицо о решётку.

С тех пор Евстафия проводила большую часть дня в смирительной рубашке, а её дочь, как могла, обходила эту каморку стороной.

Однажды она застала у постели Руфуса ту самую седую женщину, которая тогда одна смогла скрутить буйно помешанную. Странная тётка стояла на одном колене и вглядывалась в лицо мальчика лежащего из-за своей раны на животе.

– Надо же! – сказала эта дама, больше похожая на воина, чем на старуху. – Вылитая Маранта, только в обличии пацанчика. Я хорошо знала его матушку, когда мы вместе служили в Гвардии Лоргина. Будем знакомы, я – Ханна!

И она протянула Маре свою руку, жёсткую, как дерево обтянутое кожей. Про Ханну Мара слышала. Она была здесь тем, кем в форте Альмери была Диана – командовала силами самообороны.

– За него не бойся, он крепыш, как и его маманя! – сказала Ханна, указывая на Руфуса.

У неё были грубоватые манеры и привычка говорить отрывисто, но в общем и целом эта женщина, весьма немолодая, но из-за некой особой бодрости, не имеющая возраста, обладала свойством располагать к себе собеседника.