Бесконечная империя. Россия в поисках себя

По своей исторической логике имперское строительство в России было вполне европейским. Имперские центры (в данном случае, как мы показали, их тут было два, последовательно сменивших друг друга, а не один) успешно реализовывали европейские проекты — сначала поселенческую колонизацию, а затем и военный захват тех территорий, полномасштабная и эффективная колонизация которых не представлялась возможной. Российский опыт оказался даже отчасти успешнее европейского — в данном случае захваты новых территорий в XIX веке не выступали компенсаторной реакцией на потерю поселенческих колоний, в отличие от, например, той же Великобритании. Однако подобная «успешность» имела и свою цену, причем очень высокую: не будет преувеличением сказать, что она была обусловлена готовностью российских властей объединить все свои разномастные владения в рамках формально единого государства, чего европейцы никогда не предпринимали. Этот шаг мог казаться рациональным, когда Европа ощущала себя всемогущей властительницей остального мира, — однако если обратиться даже к античной истории, следовало бы заметить, что в империях, где (как в Римской), допускалось превращение колоний в часть единого государства, их отложение автоматически запускало процесс деструкции всего государственного целого. В этом отношении европейские проекты, в которых метрополия и колонии (доминионы, протектораты, вассальные квазигосударства) были четко разделены, несомненно, были более устойчивыми, чем Российская империя конца XIX столетия. Только Франция допустила ту же ошибку, что и Россия, полностью инкорпорировав в свой состав Алжир, — и в итоге агония Французской империи стала наиболее болезненной. Таким образом, российская имперская экспансия породила исключительно важную проблему: прямое инкорпорирование в российское государство чуждых метрополии территорий, удержать которые в долгой исторической перспективе было невозможно, но при этом раскол с которыми угрожал существованию всего государственного целого. «Историческая Россия», как в последнее время стали называть Российскую империю, а заодно и Советский Союз, не могла поэтому быть прочной политической единицей.

Однако сама по себе «непрочность» не была бы неизбывной проблемой, если бы внутри государства четко прослеживались контуры исторической метрополии (Франция болезненно пережила потерю Алжира, но утрата этого департамента никак не ставила под сомнение принадлежность Савойи и Приморских Альп, которые были присоединены позже, чем захвачены Оран и Константина). Между тем трансформация субъекта имперской экспансии от Московии к России сделала этот вопрос практически неразрешимой дилеммой. На каких основаниях можно было утверждать, что завоеванная в 1623–1638 гг. Якутия в большей мере является частью России, чем захваченный в 1783 г. Крым или присоединенный в 1853–1895 гг. Туркестан? Были ли населенные преимущественно мусульманами татарские области на Волге более «российскими», чем православная Тифлисская губерния? Подобная ситуация, на наш взгляд, привела к двум важным последствиям. С одной стороны, «метрополия» практически растворилась в имперском государстве и перестала существовать как особый субъект; соответственно, развитие империи перестало предполагать своей целью обогащение центральных регионов страны — и чем в более «чистом» виде проявлялась имперская идея, тем более этот факт становился заметен. С другой стороны, формировалось представление о равноценности всех имперских территорий — и это подхлестывало гегемонистские настроения: если в случае с Британией потери Малайи или Родезии, случись они в более ранний исторический период, воспринимались бы как частные и малозначительные проблемы, то в российской ситуации любое сокращение территории казалось чуть ли не катастрофой. Два этих обстоятельства приводили, каждый по-своему, к общему результату — к абсолютизации имперского начала в российской политике и к стремлению защищать имперские владения так же, как и саму мифическую метрополию. При этом оказывалось, что эта декларируемая готовность к обороне не предполагала также и четкого понимания предела допустимого отступления, что вызвало вполне предсказуемые катастрофические последствия в годы имперского распада (эти вопросы мы рассмотрим подробнее в четвертой главе).