Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Стремясь сделать ставшую совершенно разношерстной уже в первой половине XIX века империю более управляемой, российская политическая элита во второй половине столетия начала ее пересборку — своего рода переформатирование на основе общей национальной идеи. Этот процесс резко интенсифицировался на фоне восстания в Польше в 1863 г., подавление которого было чревато для Российской империи серьезными международными осложнениями[561]. Обоснование такого курса можно обнаружить в работах близкого к правительству консервативного публициста М. Каткова, который, возмущаясь утверждением о существовании русских и украинцев как двух отдельных наций, писал: «Возмутительный и нелепый софизм… будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка»[562]. Важнейшим инструментом сплочения имперского целого М. Катков считал язык и предлагал перевести иудейское и католическое богослужения на русский, а также начать преподавать его во всех конфессиональных учебных заведениях империи; в качестве идеала он называл Францию, которая добилась желанной однородности: «Народонаселение Лотарингии, Альзаса, Франшконте, Прованса, Русилльона, все променяли свое имя на это великое имя французов, которым они гордятся»[563]. Словом, М. Катков одним из первых представил видение империи как государства русского народа[564], в которое открыта дорога любому этносу.

Полемика, шедшая в российских журналах второй половины XIX века, естественным образом задавала еще одну важную тему: поиск принципиального ядра (core) России. На этом пути русские публицисты делали поразительные выводы, разумеется, считая Киев одним из форпостов этого ядра вместе с Волжским регионом, но отказывая в этом, например, Крыму[565]. В целом к концу XIX столетия обнаруживалось следующее разделение земель, например, Западного края: «исконно русские земли» (к которым явно причислялась Украина), «не относящиеся в строгом смысле к русским» территории, однако интегрированные в империю (как, например, литовские), и «этническая земля поляков», которая была враждебна — а значит, и не нужна[566]. Не слишком поворотливая имперская машина в царствования Александра III и Николая II постепенно усваивала эти концепты и начинала воплощать их в жизнь, причем не только в Западном крае.

Имплементация эта началась прежде всего на символическом уровне. В «Манифесте о незыблемости самодержавия», обнародованном 29 апреля 1881 г., Россия маркирована именно как «земля Русская»[567], что подчеркивало преемственность нового императора от допетровского прошлого. В гвардейских полках вводились новые военные атрибуты с иконами святых и православными крестами. Как отмечалось в исторической литературе, «ощущение, что православие теперь означало имперское единство и государственное сознание, распространилось и на высших уровнях русской военной иерархии»[568]. От символических игр правительство Александра III довольно быстро перешло к вполне конкретным шагам во внутренней политике. Так, например, в Польше был введен закон, согласно которому преподавание всех предметов, кроме богословских и польского языка, должно было вестись на русском. Ученикам было запрещено говорить по-польски даже вне уроков, если они находились в школе[569]. Была упразднена униатская церковь, предпринимались серьезные попытки русификации католического богослужения — ни к чему, впрочем, не приведшие[570]. Также были усилены ограничения для «лиц польского происхождения» приобретать земельные наделы[571]. В то же время Александром III была предпринята попытка «русификации» остзейских провинций. Местное дворянство, немецкое по происхождению, обладало автономией в суде и системе управления — но при новом императоре акцент был сделан на интеграцию данных земель в российское право и снижение до минимума автономии местных губернских учреждений (при этом власти пытались опереться на латышей и эстонцев, находившихся к конфликте с остзейским дворянством)[572]. Стоит заметить, однако, что такое противопоставление было не до конца эффективным, так как назойливый православный прозелитизм и гонения на лютеранских пасторов вызывали общее раздражение со стороны всего местного населения[573]. Вскоре насильственное обращение лютеран, буддистов и мусульман в православие достигло такого масштаба, что породило недовольство даже в рядах сановников. Так, государственный секретарь А. Половцов в своем дневнике записывает: «Поклонение самовару, квасу, лаптям и презрение ко всему, что выработала жизнь других народов; идя по этому пути, разыгрывается травля всего, что не имеет великорусского образа; немцы, поляки, финны, евреи, мусульмане объявляются врагами России, без всяких шансов на примирение и совместный труд»[574].