Бесконечные дни

Сержант шепчет приказ, как признание в любви, Хьюберт Лонгфилд дергает за шнур, и пушка взрёвывает. Она ревет, как сто львов в маленькой комнате. Мы бы с радостью заткнули уши, но наши мушкеты заряжены и нацелены на линию вигвамов. Мы ждем, пока выжившие побегут, как крысы. Проходит время – примерно столько, сколько прошло от Сотворения мира, – и я слышу свист снаряда, сверлящий, пронизывающий звук, а потом доносится привычное бум-бум, и снаряд дергает небеса за брюхо и творит вокруг себя хаос, борта вигвамов содраны, как лица, другие вигвамы опрокинуты яростным ветром взрыва, и мы видим людей в разнообразных позах удивления и ужаса. Немедленно воцаряется убийство и смерть. Вигвамов здесь около тридцати, и единственный снаряд сделал огромную черную раковую язву в середине. Скво собирают в кучки разноразмерных детей и дико озираются, словно не зная, в какой стороне спасение. Сержант опять командует – теперь в полный голос, поскольку о нашем визите уже объявлено, – мы разом стреляем из мушкетов, и пули злобно вгрызаются в дерево, шкуры и плоть. Штук десять скво сразу падают, а дети цепляются за них или пытаются бежать. Человек двадцать воинов уже несутся с ружьями, но Хьюберт снова готов стрелять и стреляет. Длинный сегмент лагеря уже оторван, как отрывают кусок картины. Наши пули, похоже, устали и ослабли – мы, кажется, ранили вдвое больше индейцев, чем убили. Многие бродят по лагерю, шатаясь, зажимая раны руками и крича, – но воины, видно, поняли, что к чему, и пытаются увести скво и детей через задворки деревни. Огонь, огонь, кричит сержант, и мы как сумасшедшие перезаряжаем и стреляем. Порох, пуля, шомпол, капсюль, курок, огонь. Порох, пуля, шомпол, капсюль, курок, огонь. Снова и снова и снова и снова Смерть без устали трудится над деревней, собирая души. Мы работаем, все в мыле и в странной скорби, но мы охвачены жаждой мести, яростной, солдаты, нацеленные на прекращение жизни, полное уничтожение. Ничто меньшее не утолит нашу жажду. На горячем летнем ветру мы дописываем конец к истории наших убитых товарищей. Мы стреляем и смеемся. Стреляем и кричим. Стреляем и рыдаем. Прыгай, Хьюберт, тяни за шнур. Навостри слух, Боэций, отведи лошадей назад. Поднимай мушкет, Джон Коул, стреляй и снова стреляй. Строй солдат в синем, ходи веселей, ибо Смерть – переменчивый союзник.

Сержант велит примкнуть штыки, и мы бежим вперед, чтобы проткнуть всех, кого минули пуля и снаряд. Может, воины и сопротивлялись, но мы этого даже не заметили. Нас переполняет сила мести, и мы, похоже, неуязвимы для пуль. Наши страхи сгорели в горниле битвы, и осталась лишь убийственная храбрость. Мы как небесные дети, что совершают налет на яблоки в саду Господа, – бесстрашны, бесстрашны, бесстрашны.

Наша скорбь вздымается спиралью к небу. Наше мужество вздымается спиралью к небу. Наш позор запутался в скорби и мужестве, словно они – колючие плети шиповника.