Бесконечные дни

И я еду в город. Гнедая лошадка бежит резво. Лучше, чем любой другой конь из тех, что подо мной ходили. Цок-цок-цок, цокают копыта по сухой земле. Милая жизнь. Я был безнадежно влюблен в свои теннессийские труды. Тутошняя жизнь была мне по нраву. Вставать с петухами, ложиться с наступлением темноты. Круг, который никогда не кончается. А когда кончится, я буду знать, что это справедливо. Тебе был отпущен срок. Повседневная жизнь, от которой мы, бывает, воротим нос, как от помоев. Но, кроме нее, на свете ничего нет, и ее довольно. Я знаю. Джон Коул, Джон Коул, Красавчик Джон Коул. Винона. Старина Лайдж. Теннисон и Розали. Славная гнедая лошадка. Дом. Наши богатства. Все, чем я владею. Довольно.

И вот я еду. Отличный денек для повешения – есть такое присловье.

Глава двадцать третья

Поулсон неплохой парень. Но что-то меняется, если взять несколько человек и одного из них заковать в цепи. Наверно, так. В Парисе они раздобыли переделанную карету «скорой помощи», в ней меня довезли до Сент-Луиса, а оттуда в армейском вагоне – в Канзас-Сити. В такую даль за день не доедешь. Поначалу я вроде как шучу с ребятами, но потом – наверно, из-за цепей – становлюсь молчалив. Поулсон говорит, что меня будут судить в форте Ливенворт. Я спрашиваю, знает ли обо всем этом майор Нил, и Поулсон говорит, что сам без понятия, но поскольку я на хорошем счету как солдат, то, конечно, суд будет искать смягчающие обстоятельства. Я очень надеюсь, что так. С этой минуты я начал верить, что, может, мне повезет, и подумал, что вдруг да и вернусь обратно в Теннесси. Если с вами такого не бывало, я не смогу вам описать, каково это, если голова как арбуз, полный сахара и воды. Я спрашиваю Поулсона, может ли он отправить мое письмо, и он говорит, почему бы и нет. Говорит, что майора наверняка так и так вызовут, ведь он был моим командиром, когда произошло преступление. Предполагаемое преступление, добавляет он. Дезертирство. А что за это бывает, если человека признают виновным, спрашиваю я. Наверно, по большей части расстреливают, отвечает он. В вагоне ребята все время играют в карты, травят анекдоты, стараясь рассмешить друг друга, и ржут, как любые солдаты, а поезд все мчится в Канзас-Сити.

По прибытии в форт Ливенворт я настроен уже не так оптимистично, как это называл один человек. Наручники вгрызаются мне в плоть, и цепи на ногах стараются брать с них пример. Я уже начинаю думать, что лучше было бы уйти в бега вместе с Джоном Коулом и Виноной. Я храбрился поначалу, но теперь уже не хорохорюсь. Мое тело устало, а Поулсону с ребятами, похоже, не терпится вскочить в седло и дать себе волю. Они этого заслуживают. Путь был долгий, и они не сделали ничего плохого. Поулсон говорит, что ему дадут тридцать долларов за мою поимку. Это справедливо. Он сдает меня под расписку, словно армейское имущество, и вот я сижу в своих новых апартаментах, как только что купленный пес, и мне хочется выть. Но я не вою. От воя никакой пользы не предвидится. Я думаю – может, написать Джону Коулу, чтобы приехал с Лайджем и украл меня отсюда. Форт огромный, кишит солдатами и прочими всякими прихлебателями при армии – целое библейское столпотворение. Мне сказали, что суд будет недели через две, а до тех пор жри свою баланду из утки и помалкивай. Черт побери. Они обращаются ко мне «капрал», и, принимая во внимание обстоятельства, это звучит зловеще. Коротышка, что заведует ключами от моей камеры, говорит, что все обойдется. Но я думаю, он это говорит всем тутошним обитателям, повесившим нос.