Бесноватые

Эдвард посмотрел вверх. Где-то над ним по-прежнему звонил колокол — на одной и той же тупой ноте, которая повторялась снова и снова. Он наклонил голову к столбам, поддерживающим свод, и прислушался. Сначала деревья, потом церковный колокол, и теперь этот, как будто забытый, ход природы заявлял о себе. И он услышал его снова — звук, который научился узнавать и бояться, становившийся все отчетливей и возраставший вокруг него. Подняв фонарик, он увидел, как они карабкаются по тонкой зеленой нейлоновой сетке, протянутой под потолком подвала — тысячи, намного больше, чем он когда-либо видел вместе в одном месте, — черные крысы, довольно маленькие, их тела передвигались горизонтально, почти комически, когда они оценивали и взвешивали расстояния.

Их позвали на ужин.

Они собирались в крыше главного зала, прямо под звонящим колоколом, до тех пор, пока не стали громоздиться одна на другую, некоторые оскальзывались и раскачивались на одной розовой лапке, а затем они падали, умело целясь так, чтобы приземлиться на него, а не в воду, их коготки, острые как иглы, впивались в плоть у него на плечах, чтобы не упасть, удержаться любой ценой. Эдвард инстинктивно пригнулся, чем предоставил крысам дополнительную площадь для падения, и теперь они отделялись от ячеек сети и падали в еще больших количествах, еще и еще, пока он просто не ушел под грязную воду под весом их лоснящихся тел. Это послужило им сигналом к атаке, свидетельством того, что добычу можно победить, и они принялись вгрызаться в него, проталкиваясь головами, чтобы всадить тонкие желтые зубы в его мягкую кожу. Он почувствовал, что кровь течет у него в сотне разных мест сразу, почувствовал копошащуюся массу крысиных тел — сначала теплую, потом горячую, потом обжигающую — на спине, пока они не проложили дорожку через волосы к его лицу — нацелившись на самую деликатную цель — глаза.

Он решил не кричать, не открывать рта и не признавать победы над собой их ядовитых мохнатых тел. Тогда он сделал единственное, что оставалось, — опустил голову глубоко под воду, запуская ее потоки в горло и в легкие, стремясь победить их единственным способом, который ему оставался, — не даться им живым.

«Джилл, я люблю тебя, — такой была его последняя молитва, — я всегда любил только тебя, и где бы ты ни была, я надеюсь, что ты счастлива». Смерть выгравировала эту мысль в его костях и сохранила ее навсегда.

В маленькой церкви в Ист-Энде на паству снизошли покой и удовлетворение, и Мэтью улыбнулся Деймону, снова закрывая живую картину, уверенный в спокойствии своей столь почитаемой сестры. На данный момент враг был усмирен, обязательства выполнены, прихожане умиротворены.

Наука была посрамлена надолго. Настало время суровых древних богов, и они снова улыбались людям.

Американская официантка

Женщина за четвертым столиком смеялась как курица, которую засосало в винт самолета. Она сидела там уже целую вечность, ковыряясь со своим тунцовым сэндвичем, который уже давно посерел. Было ясно, что ей просто нечего делать, и она просто сидела и занимала собой целый отсек, коротая время между мойкой машины и маникюршей, где обычно щебетала с подружками, болтая о том, что одна женщина сказала другой женщине и как муж этой женщины водит за нос их обеих. Молли никогда не переставало удивлять, к каким мелочам сводится разговор к концу дня, когда рыжий свет за ресторанными шторами делается тусклым и болезненным.

Она ухитрилась удержать свою смену в ресторане с четырех до двенадцати — так она могла работать с Сел, у которой стаж был больше, но Сел не могла оставаться после полуночи, потому что у нее была маленькая дочка с искривлением позвоночника, и уложить ее спать не мог никто посторонний. Сэл живет в общежитии для студентов-экономистов, недалеко от перекрестка 17N. Там все забито сынками богатых родителей, которые только и делают, что устраивают вечеринки и думают, как бы потрахаться, но для ребенка, которому уютнее, когда вокруг шумно, это даже хорошо. Сэл — поклонница классики: она обесцвечивает волосы и ходит, воткнув в прическу булавки и карандаши, на случай если какому-нибудь парню вдруг захочется запустить в ее шевелюру пальцы. Молли она нравится: у них нет никакой особой дружбы или вражды, но и обид тоже, они просто помогают друг другу в те два часа, когда у них совпадают смены.