Бесплатный сыр

Марина не любит его мать, стыдливо прячущую глаза, сочувственно кивающую и разводящую руками: «Вы же педагог, у вас опыт! Работайте!»

У Марины нет опыта. Первая группа, незаконченный педуниверситет и одиночество в море чьих-то требований, недовольства, жалоб.

Марина не любит заведующую и коллег. Первая лебезит перед жалобщиками и укоризненно смотрит на воспитателей, выполняющих её же распоряжения. Вторые доказали, что у дедовщины женское лицо. Каждое утро.

Ирина

Ирина хватает назойливый будильник и прячет его под подушку. Трофим уснул час назад. Эти несносные выматывающие колики вместе с первыми зубами совсем её изнурили. В отражении ночного столика на Ирину смотрят огромные синяки под сонными глазами.

Спать – вот самое заветное желание. Из декрета в декрет, так получилось, а теперь кажется, что уже никогда не кончится. Ранее любимый город стал абсолютно чужим. Она уже не восхищается его широкими проспектами и зелёными улочками, перебегая с колясками от объекта А в объект Б.

Бабушки. Только сейчас она поняла весь смысл этого слова. Эти островки безмятежности остались в другом мире. Переезд, важная работа мужа и одиночество, из которого тебя постоянно вырывают чьи-то потребности. Во внутренней камере никогда не выключается свет.

Муж не может посидеть с ребенком, хотя бы с одним. Он поздно приходит и завтра ему опять на работу, ведь ипотека – это важно. Всё для детей. Она тоже уже не может, но надо будить Яну и одевать Трофима.

Утренние слёзы обоих невыносимы. Она бы с удовольствием разорвалась, но надо делать выбор. Каждый день, каждый час. Яна уже ходит, а сын еще настолько беспомощный, что дочь не в состоянии уравновесить чаши внутренних весов всегда.

Теплая машина, после холодной улицы, скользит по обледеневшим колдобинам из стороны в сторону, словно огромная колыбель. Трофим уже спит, и Яна тоже прикорнула, положив голову на спинку детского кресла. Веки Ирины тяжелеют, но впереди уже маячат спасительные окна детского сада.

– Яна, пойдем, – поднимает она сонную дочь и тихонько закрывает салон. С двумя тяжелее, поэтому надо действовать быстрей, пока один спит, а другая молчит.

Душная раздевалка, наполненная толкущимися телами, а внизу Трофим. Он один, и в голову лезут ужасные мысли.

– Яна, раздевайся, шевелись.

– Поделка, – шепчет дочь и показывает на шкафчик супер родителей.

– Яна, я тороплюсь, беги! – стаскивает она с шеи руки дочери, ведь там в машине Трофим.

«Чёртова поделка, – думает Ирина и ловит на себе негодующий взгляд воспитательницы. – Надо бежать».

Соня

Каждое утро Соня вздрагивает, услышав противное пиликанье будильника, и прячется под одеяло, надеясь отодвинуть на пару минут ежедневное испытание. Она не любит ходить в детский сад. Долго настраивается, перебирая в голове возможные реплики воспитателя, и готовит на них ответы, чтобы не потеряться, не сорваться, не перейти на крик, который вырвется тоннами испепеляющего негодования и неиспользованных аргументов, неспособных убедить даже Соню.

Она не просит ничего сверх положенного, и закон на её стороне, но кому это интересно? В суровой действительности нет места тем, чей взгляд невозможно поймать, в ком нельзя найти свое отражение.

«Это его право и их обязанность», – успокаивает себя Соня и ускоряет шаг, увидев огромные светящиеся окна. Павлик тоже их видит, дергает мать за руку и истошно вопит, падая на покрытый коркой льда асфальт.

Двести метров крика и негодующих взглядов родителей, чинно вышагивающих с весёлыми карапузами.

Неприветливая раздевалка с узкими шкафчиками и не умеющая скрывать свои чувства воспитательница. Шёпот за спиной о коррекционных садах и недоумках давно уже не волнует Соню. Как-то незаметно для себя она покрылась толстой шкурой и отрастила клыки, без которых невозможно выжить в гуманном обществе.

Соня приветливо здоровается, а улыбающийся Павлик уже несётся обнимать своих друзей.

Шишечный гусь с пластилиновой шеей занимает свое почётное место на подоконнике, а Соня переводит дух и готовится к вечерней битве. Этот бой не может быть проигран, иначе конец: квартирные стены вместе с её смертью превратятся в казённые со страшным названием Интернат.

Пока у Павлика есть шанс раствориться в толпе, влезть в лекало, стать как все, она будет бережно охранять его путь, восхищаться каждым шагом и с умилением смотреть на уродливого гуся, такого же, как у всех.

Так бывает

– Надо было снимать! – с невозмутимым лицом смотрит на меня невролог и от этого взгляда становиться смешно и грустно одновременно.

– Как-то не до этого было, – отвечаю я, заменяя маты на приемлемые слова, хотя правильнее было бы сказать: «Ты че, звезданулась? У меня ребёнок умирает, а я с телефоном прыгаю, ракурс выбираю. Стримы, донаты».

– Снимайте в следующий раз. Приступ был с ваших слов.

С моих слов, с моих чувств, с моего ощущения параллельного времени, которое бесконечно растягивалось и одномоментно сжималось, превращаясь в точку, за которой бездушная пустота.