Бесплатный сыр

Я вновь прокручиваю события последних дней и понимаю, что все увиденные мной фильмы ужасов – второсортные комедии. Теперь я знаю, настоящий монстр прячется внутри нас и неожиданно выскакивает, разрывая присвоенную оболочку или незаметно точит свое пристанище изнутри, выталкивая из него хрупкую душу.

– Наташа, не пугай меня, – хнычит младший ребенок и я привычно поворачиваю голову, делая надоевшие замечания.

– Не пугай брата, – слетает дежурная фраза и адреналин выталкивает сердце из груди. Неестественно вывернутая голова, лежащая на спинке стула, повисший на синей щеке язык и бегающие из стороны в сторону глаза дочери вырывают меня из привычной реальности.

Я не думаю – действую: освободить дыхательные пути, перевернуть, постучать.

Тело девятилетней девочки легкое как у ватной куклы и такое же безжизненное. Удар по спине еще один по груди, по спине: «Дыши!»

Болтающаяся над полом голова между свисающих обмякших рук: «Дыши!».

Паника нарастает всхлипываниями и судорожными вопросами сыновей.

«Уйдите», – спокойно говорю я и кладу тело дочери на пол. Тянусь к телефону, думая о скорой, которая уже не поможет, не успеет.

Едва уловимое движение и она вздрагивает, пытается встать, стряхивая оцепенение.

– Дыши! – требую я и она покачиваясь садиться на ближайший стул. Глубоко дышит носом, выполняя мою команду. Пьет принесенную братом воду и молча идет к своей кровати.

«Ты дышишь?» – дергаем мы ее по очереди. Она кивает через поверхностный сон, и только пульсирующая шея напоминает мне о случившемся.

«Сколько это длилось: одну, две, три, пять минут?» – пытаюсь уложить память во время. Маленькая вечность тихого ужаса: «Дыши!»

– Херня! Какая асфиксия? Кашель был?

– Нет, – сглатываю я комок слез.

– А должен быть! И глаза!!! При асфиксии глаза не бегают, а вот при эпилепсии! – кричит в трубку подруга и по совместительству семейный доктор.

Адреналин не дает спать. Я все еще действую: напрягаю интернет бесконечными вопросами и утопаю в исповеди других родителей. Надо пробиться на прием.

– Это не асфиксия. – уверенно говорит эпилептолог. – Вероятность органики мала, но ее надо исключить, – пожимает он плечами и выписывает направление на МРТ.

– Надо, – соглашаюсь я. Мне страшно узнать и страшно не знать.

– Что ты там увидишь? – успокаивают знакомые доктора. – Опухоль, рассеянный склероз, аневризму. Практически все лечится, если успеть…

– Я успею.

– При асфиксии глаза не бегают, – повторяю заученную мантру и требую направление на еще одну диагностику.

– Держите, – сдается участковый невролог. – Чего вы еще хотите?

– Спрятаться и ничего не знать, – прямо отвечаю я, едва сдерживая слезы и прижимая к груди листочки вытребованных направлений.

Я записываю ее в дебилки, а она меня в яжематери. Мы расстаемся, искренне надеясь, что больше никогда друг друга не увидим.

«Патологий не обнаружено, – отчитываюсь переживающим родственникам – Так бывает…»

Где мое место?

Я никогда не понимал тех, кто отчаянно хватается за жизнь. Смирись! Уйди достойно, не паразитируй на любви родных и близких.

Я осуждал тех, кто пытается спасти своих детей, отдавая последнее.

Зачем? Откажись. Родишь новых.

Я разглядываю потолок. Он всегда одинаков. Я знаю на нем каждую трещину и даже пытаюсь найти в них смысл. Может там зашифрован ответ за что меня сделали узником тела? Я хочу освобождения, но боюсь его. Каждый раз, когда ко мне подходят родные глаза, я вижу, что они ищут меня и не находят.

Я слышу бесконечные приглушенные разговоры о том, что может уже пора, зачем мучить себя и меня и я кричу: «Я здесь, я живой, я не устал, я выкарабкаюсь, поверьте мне!».

Жена перевезла меня к матери. Ей сложно: дети, работа. Маме тоже сложно, и я паразитирую на их любви. Я понимаю их всех. Я прошу прощения за каждую мысль о ненужных винтиках и сломанных отбросах.

У меня много времени: умолять Бога о прощении и ежедневно отрекаться от него, но сегодня все оживленно. Я слышу, суету и шуршание распаковываемой коробки. «Это поможет, – говорит жена, – он живой, я чувствую». Я готов заплакать, но слез нет. Я не чувствую тела, но душа обостренно воспринимает все вокруг.

Они посадили меня. Какое счастье увидеть комнату и окно, и небо, облака и свет, которой сочится через них и бьет по глазам. Я рад этой боли.

Жена одевает мне какое-то приспособление и, о чудо, я смотрю в монитор и читаю текст. Я должен выбрать ответ да или нет и колонки пищат, озвучивая мой выбор. Айтрекинг. Жена выбила его в бесчисленных кабинетах фондов и чиновников. Мир не без добрых людей…

Мама обнимет Катю и плачет. Ей стыдно. Она постоянно высказывала отцу, что эта бросила меня. А Катя искала мужа в этой зловонной пролежневой груде.

Надежда затеплилась во мне, я все еще могу сделать родных счастливыми и бесконечно благодарен тем, кто всегда знал: у каждого есть свое место. Свое право на жизнь.

Царица всея благотворительности

Она восседала на офисном кресле как на троне и обращаясь ко мне возмущенно заметила: «Как достала эта попрошайка» и осеклась, ведь я тоже попрошайка.