Беспощадная бойня Восточного фронта

Гитлер, как «клоун», ведет за собой подстегну­тую орду. И он сам часть этой орды. Это стихотво­рение отражает картину, которая навеяна ветром бушующего вермахта на востоке. Иногда Вольфзан­гер выражается ясно и однозначно, но затем зачер­кивает уже написанное, не в силах выносить то, что сам сочинил. В течение нескольких месяцев ему удалось избежать смерти, но уже осенью 1943 года он пребывает в апатии, идя навстречу своей участи. Подобные тем чувства, которые он отражает в руко­писи, содержатся также и в его письмах к дяде, ко­торый, как он полагает, может больше понять его, чем мать. «Бесконечная война вызывает у меня странные чувства, которые я сам не в состоянии оп­равдать. Я действительно чувствую себя исправным солдатом и как будто бы без труда вступил в гармо­нию с моей участью. Я прекратил защищаться от то­го, что все равно произойдет. Делаю все, чтобы как-то развлечься и найти покой в себе самом (...). Но я предвижу, что весь мой героизм при следующей атаке и ураганном огне лопнет как мыльный пу­зырь». Нужно быть солдатом «не только внутри се­бя, но и снаружи», чтобы жить посередине между смертью и опасностями.

Мысль дезертировать не приходит ему в голову. Такое желание даже не возникает у него в течение более чем двух лет пребывания на фронте. Череду­ются лишь отчаяние и эйфория. Облегчение прино­сит Вольфзангеру лишь очевидная неудача вермах­та. С 1943 года быстрое поражение немецкоязыч­ных стран, захваченных Гитлером, представляется ему единственным шансом продолжения жизни как во внешнем, так и в своем внутреннем мире. В ян­варе 1944 года Вольфзангер пишет: «Это не страх. Никакой воли он подавить не может. Это и не глу­хое, смирившееся отчаяние, а предчувствие, что все наши страдания были напрасными. Однако чем с политической точки зрения эта война будет при­знана бессмысленней (также и для наших противни­ков), тем легче станет мне играть свою роль, так как в этом случае я смогу найти примирение со сво­ей совестью в происходящем конфликте». В конце 1943-го и в начале 1944 года, когда чрезмерное по­требление спиртных напитков уже оставит следы в его письмах, Вольфзангер изобретает новые конст­рукции, чтобы показать себя солдатом хорошей Германии. Национальная гордость ни в коем случае не чужда ему. Также и от чувства превосходства по отношению к славянам он освобождается очень медленно. Вольфзангер пишет: «Я должен еще нау­читься преодолевать некоторые свои предубежде­ния и делать в дальнейшем более справедливые выводы». Он чувствует себя представителем куль­турной нации, наследником молодежных гениев времен бури и натиска. Когда театр его родного го­рода разбомбили, он пишет: «В конце концов не иг­рает особой роли то, что англичане его разрушили, так как тем самым они прекратили распространение искусства, созданного в нездоровый период для на­шего времени». Вольфзангер тщательно разделяет нацизм и германскую нацию. «Поэтому я хочу еще жить для Германии и бороться за нее, — пишет он. — За ту цивилизованную Германию, которая сможет существовать только после ее поражения, после конца гитлеровского периода и поставит страну на то месте в мире, которое ей подобает. Ес­ли я борюсь за свою жизнь, то только потому, что хочу жертвовать собой не для Третьего рейха, а для будущей, свободной Германии. Принимая такое ре­шение, я, как солдат, прячу пока свое лицо под мас­кой, зная, что через какое-то время смогу себя на­звать солдатом цивилизованного государства». Ко­гда он пишет это, то чувствуется, что пока еще не может толком разобраться в своем мировоззрении. И жалуется: «Мне нужно было бы быть по крайней мере правоверным христианином и иметь на небе­сах свою родину».

Друг Вольфзангера Георг подтверждает в од­ном из своих писем, что Вилли, будь его воля, нико­гда не пошел бы воевать с людьми славянской на­циональности. Мысли Вольфзангера постоянно вра­щаются вокруг проблемы собственной вины. Это хорошо видно из его стихотворений. Он рассматри­вает себя как человека, которого лишили свободы своих поступков. Косвенно он сравнивает себя с ло­шадьми, которые дохнут в этой войне миллионам и которым он искренне сочувствует:

Я терпел побои за охапку соломы, Безмолвно и терпеливо выполняя свою работу. Это было на войне, где я с тоской служил. И разве я виноват в ней?

Он прямо-таки умоляет своих противников — в которых не видит врагов, но стреляет в них, — что­бы его лично не относили к участникам этого безу­мия. Многие его стихотворения далеко не безупреч­ны в силу его возможностей по своим языковым данным и стихосложению. Это относится скорее всего к самым интимными текстами, которые он пи­сал. «Каждый ищет возможности для выражения своего отчаяния», — комментирует Вольфзангер свое стремление к рифмоплетству. Многие из его стихов преследуют определенную цель, которая возникает в момент их написания. Для него не так важен результат, как форма изложения. Однако да­же если само стихотворение далеко не совершен­но, его содержание многое говорит о душевном со­стоянии поэта:

Смотри — появился человек, которого ты родила.