Беспощадная толерантность

— Да ну его, — Настя махнула рукой. — И я, кажется, увольняюсь.

— Перед такими переменами в жизни надо выпить, — заявила великанша.

Залезла в буфет, позвякала там стеклом и выставила две пузатые бутылки.

— Виски? Коньяк? С теперешним общественным устройством скоро совсем не останется приличного алкоголя. Ты замечаешь, лапушка, что все летит в тартарары? Беда ведь, лапушка, в чем?

— В чем? — Сначала коньяк показался Насте слишком крепким, но потом она научилась, как велела Гертруда, растягивать каждый глоток, катать на языке, вслушиваясь в аромат. Потом прихлебывать терпким черным чаем. Получалось интересно, и даже разглагольствования Гертруды становились все более ясными и понятными.

— Видишь, что получилось из неплохой вроде бы идеи. Вот возьмем странность, отклонение от некой общепринятой нормы. С одной стороны, никуда не годится странности запрещать. Тем более за это наказывать, преследовать, травить и тем более убивать. Что мы при этом получаем? Правильно. Закоснелое, неразвивающееся традиционное общество, где все живут в страхе быть не такими, как все. С другой стороны, что мы получили сейчас, когда как бы странности разрешили?

— Что?

— Закоснелое, неразвивающееся общество с идиотскими странностями вместо умных, выверенных временем традиций. Общество, где все живут в страхе быть такими, как все. Верно? Тупик какой-то, да?

— Тупик, — вздохнула Настя. — Чебурашка сказал бы — потерялись.

— Потерялись. Но не тупик, — возразила Гертруда. Хлебнула коньяка. Зажмурилась. — А штука вот в чем. Люди как бы хотели сказать, что они уже умные и развитые. Изменили отношение к норме, понимают и уважают любую странность. А на самом деле? Мы не изменили отношение. Мы просто изменили норму. Теперь мы преследуем не панков и хиппи, а тех, кто не панк и не хиппи. Все, что складывалось веками и тысячелетиями, шлифовалось, отлаживалось, мы сломали и искорежили в один миг. Вместо того чтобы подобрать бездомного щенка и воспитать себе друга и помощника, мы создали нелепого Чебурашку, несчастного уродца, которого теперь надо кормить с ложечки, чтобы он не умер…

Чебурашка волновался, пока Настя собирала вещи. Похныкивал, возился, катал свой апельсин. Может быть, беспокоился, что Настя уйдет и забудет его в пустой квартире. Может быть, боялся, что там, куда они переедут, будет хуже, чем здесь.

Настя взяла его на руки, погладила, успокаивая. Чебурашка невнятно поворчал, потом ухватил Настю за палец, посмотрел в лицо встревоженными ярко-желтыми глазами. Спросил взволнованно:

— Потерялась?

— Потерялась, — согласилась Настя. — Только нельзя всю жизнь сидеть и ждать, что тебя найдут и приведут за руку к дому. Понимаешь? Может, этого дома уже нет. А может, нет того, кто мог тебя найти и взять за руку, — Настя запнулась, в горле встал комок, глаза заслезились. Она погладила Чебурашку по голове. — Поэтому надо вставать и идти самой. Искать дорогу. Искать свой дом. Понимаешь?

Чебурашка смотрел внимательно, иногда моргал длинными пушистыми ресницами. Наверное, тот, кто его придумывал, хотел, чтобы получился красивый, умный и веселый зверек. Наверное, он тоже прочел ту книжку, которую дала Насте Гертруда. И что-то было ужасное, неправильное, несправедливое в том, что человек, прочитавший хорошую добрую книжку, придумал и создал такого нелепого беспомощного уродца. А потом, не зная, что делать с этим уродцем, подбросил его в собачий приют.

Из хорошей идеи получается иногда такая мерзость, как правильно говорит Гертруда.

«Но, с другой стороны, — подумала Настя, — это ведь он меня спас. Это Чебурашка вытащил меня из моего леса, где я потерялась. Значит, все правильно получилось. Правильно и хорошо».

Настя улыбнулась Чебурашке, он понял и ответил на ее улыбку — весело сморщил мордочку.

— Все будет хорошо, — пообещала ему Настя.

И вздрогнула от дверного звонка, едва не выронив Чебурашку из рук.

«Наверное, Джамиля. Вот и ладно, — подумала Настя, — как раз надо бы попрощаться».

На пороге стоял мужчина. Высокий, худой, в обтрепанных джинсах и брезентовой куртке.

— Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла, — сказал он, широко и счастливо улыбнувшись.

— Индеец, — выдохнула Настя, бросилась ему на шею и заплакала.

— Ну чего, — сказал он, осторожно вытирая слезы с Настиных щек, — чего ты, Насть. Я же обещал, что тебя найду.

— Столько лет, — всхлипнула Настя.

— Я искал. Ты ведь знаешь, семьи отщепенцев специально разбивают, фамилии меняют, чтобы мы друг друга не нашли. Я когда из своего Дома СС сбежал…

— Ты оттуда сбежал? Как?

— Ну, — Индеец самодовольно хмыкнул, — я три раза убегал. Ловили. Потом все-таки сбежал, вернулся домой. Там уже не было ничего, конечно. А потом я деда Егорыча нашел, он недалеко в лесу прятался. А теперь мы… Поехали, Насть, а? Поехали домой? Я тебе все по дороге расскажу.

Машина неслась по шоссе, взрыкивая на поворотах. На заднем сиденье, в кошачьей переноске, возился Чебурашка.

Ветер бил в лицо. Настя улыбалась, иногда протягивала руку, дотрагивалась до Индейца — проверяла, что это все на самом деле.

Индеец рассказывал.