Беспощадный Пушкин

Зло, ни с чем не отождествленное, ни с кем не связанное, становится отвлеченным, повисает в пустоте, оборачивается и в самом деле «страхом ребячьим» и «пустою думой». И охватывает счастье. В этой зоне счастья продолжается теперь встреча духа Моцарта с духом Сальери — в тосте Моцарта, в потоке света и дружества.

МОЙ ОТВЕТ.

Как видим, и Беляк с Виролайнен, и Непомнящий на огромную моральную высоту ставят поступок пушкинского Моцарта.

Но есть возможность объяснить его и иначе.

Моцарт перед тостом больше чем раздвоен. В нем и обыватель, боящийся предчувствуемой смерти, и упрямый демон, радующийся этому три недели не сбывающемуся предчувствию, и засовестившийся демон, просящий смерти в наказание за свой демонизм. И последние двое не очень–то и осознаются. Но под влиянием Сальери активизированы все.

(Открытое отравление я, вслед за Чумаковым, предлагаю считать проходящим в трагедии на уровне обертона.)

И как же все наши Моцарты реагируют на предложение выпить?

Обывателя — по Рецептеру — Сальери успокоил. Демон же решил встряхнуться от сальериевого гнета.

А вы помните, что выражаяет моцартовский «Реквием»? — Возмущение каждого их мертвых грешников всего человечества против Бога и одержание духовной победы над ним. Не даром «католическая церковь весьма неохотно допускала исполнение моцартовского «Реквиема» в своих службах» (Орелович).

Но такой «Реквием» это ж некий коллективизм! Это ведь чем–то похоже на Французскую революцию, на фабулу и музыку сальериевского «Тарара»! «Не погребальную мессу — Моцарт создал бесценный памятник своей эпохи великих философов, революционеров…» (Орелович). Такой «Реквием» может получить одобрение христианского богоборца Сальери без сомнительной для демона похвалы: «Ты, Моцарт, бог…»

Вот обыватель c демоном в Моцарте и слились в тосте (где, может, не зря потому и имя изменено — Моца`рт). Вот обыватель с демоном слились и в последовавшем за тостом исполнении музыки.

Это тем более верно, что затем Моцарт, — похоже, что осознанно, — провозглашает дифирамб вненравственному искусству для искусства.

*

Непомнящий задается вопросом, зачем вопросительность придана Моцарту. И изящно отвечает: «его вопрошания «Не правда ль?»… знаки совершенной неколебимости. Это неколебимость веры».

Без комментариев.

*

Почему Пушкин отказался от названия «Зависть»? — Не потому, оказывается, что Сальери потянул на нечто большее, чем эта банальность. А потому, что у Пушкина было свое, редкое отношение к зависти: «Зависть — сестра соревнования, следственно, из хорошего роду». Не дай Бог, мол, Сальери приподнимется из своей низости, и кто–то свяжет его с чем–то высоким; высоте, Богу, причастен только, мол, Моцарт, а Сальери — только к Люциферу, если велик.

Будто с Люцифером не совместна зависть, понимаемая обыкновенно.

*

ВОПРОС.

Зачем Пушкин придал своему Моцарту шокирующее поведение и музыку?

ПРИМЕР.

М о ц а р т
…Я весел… Вдруг: виденье гробовое…
С а л ь е р и
…Какая смелость…
М о ц а р т
…Ба! право? может быть…
Но божество мое проголодалось.

ОТВЕЧАЕТ В. НЕПОМНЯЩИЙ.