Беспощадный Пушкин

…проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку… Нет, мой друг Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал… Слепой скрыпач в трактире
Разыгрывал voi che sapete.

ОТВЕЧАЕТ В. НЕПОМНЯЩИЙ.

Для Моцарта есть другая гармония — иного, высшего, чем искусство, порядка. Оттого он и к гению своему относится без пиетета, которого требует Сальери («…недостоин сам себя»), не несет его торжественно, как неприкасаемую святыню. Он такой же Скрыпач: тот играет (по слуху — ведь слепой) божественную музыку Моцарта, а Моцарт играет — также по слуху — Божественную гармонию. И наверняка (ведь гений) слышит, чувствует, что в чем–то ее искажает: не потому ли хохочет — видя в слепом старике собрата, а не нахала, профанирующего музы`ку. Ведь, в конце концов, весь этот падший мир есть профанация того, что замыслил о нас Бог. Человек на каждом шагу извращает Замысел о себе.

МОЙ ОТВЕТ.

Подозрительно. Получается: Бог предполагает, а человек располагает; Бог замышляет, а человек извращает. Равны.

Но хорошо, пусть Непомнящий прав. Пусть Моцарт чувствует, что в чем–то искажает «Божественную гармонию». Можно даже сообразить, в чем искажение, если позволить себе, как Непомнящий, толковать Библию от себя, вопреки требованию православной церкви: выходя на люди, обязательно ссылаться на признанных церковью толкователей (может, Непомнящий сектант, и ему — можно от себя; ну так и мне, атеисту, можно от себя).

Итак. По Библии Бог как нас (вернее Адама с женой) замыслил? Не знающими добра и зла, бессмертными в потенциале. В самом деле, ведь Бог задумал, что Адам и его жена, питаясь плодами ото всех деревьев рая, кроме запретного древа познания, съели бы рано или поздно плод от от древа жизни и стали бы бессмертными. И лишь в результате происков падшего ангела Адам, Ева и произведенное ими человечество стали смертными, и некоторые из людей стали тем острее ценить жизнь. А Моцарт именно этим и вдохновлялся. То есть он творил во имя дьявола, а не Бога. Творил, слушая дьявольскую гармонию, творил, смутно чувствуя, что искажает «Божественную гармонию», и не считая, что делает нехорошо. Совсем как слепой скрипач! Это и вправду смешно. Только уже немножко с другой точки зрения, чем у сектанта Непомнящего.

А ведь надо не забыть (о чем забывает Непомнящий), что Моцарт считает и Сальери таким же «сыном гармонии», как и себя. То есть тоже как–то искажающим «Божественную гармонию». И потому, наверно, восклицает:

Ах, Сальери!
Ужель и сам ты не смеешься?

Непомнящему надо бы обоих композиторов удалить от веры, Бога и совести, как это и сделал Пушкин. Но… не озарило. А то неизвестно, не ближе ли Моцарта оказался бы — со своей жаждой справедливости и рукотворной «правды» — пракоммунистический изувер Сальери к тому, «что замыслил о нас Бог», то есть к миру без добра и зла, каким он выглядит в начале Старого и в конце Нового Завета. Тогда, впрочем, вспомнилось бы Непомнящему, что коммунисты конца второго тысячелетия н. э. в чем–то близки христианскому коммунизму начала первого тысячелетия. Однако, вновь нынче обретшие веру в Бога обычно не любят такое сходство осознавать.