БеспринцЫпные чтения. От «А» до «Ч»

Жилище очкастой оказалось таким же бедным, как и весь район. Мне ужасно стыдно, когда я попадаю в бедные квартирки. В подъездах бедных домов обычно пахнет протухшей водой и каким-то варевом, стенки лифтов исцарапаны скучными и нелепыми обращениями и восклицаниями, коридоры перед бедными квартирами завалены пыльным барахлом, балконы бедных квартир тоже завалены, чем забиты шкафы и антресоли, и думать не хочется. Мы с Витькой и Юккой вовсе не богачи, но бедность бывает разной; в квартирке, в которой мы оказались, не пахло ни аристократическими предками, ни пороком, ни хорошим вкусом, ни борьбой с властью. То есть мы встретились с абсолютной бедностью. Бедностью без причины. Бедностью, передающейся по крови.

Неловкость в такие моменты испытываешь не от обстановки, а от собственной фальшивости, от того, что начинаешь делать комплименты какому-нибудь дрянному сувениру, пластмассовой Эйфелевой башенке, купленной в случившейся лишь однажды туристической поездке и стоящей с тех пор на самом почетном месте в коридоре. Смущаешься от того, что нахваливаешь невкусную еду, проявляешь интерес к презираемым тобой сухим букетам-икебанам. Не бедность вызывает неловкость, а попытки юлить перед самим собой.

Мы сняли кеды и, широко улыбаясь и звеня бутылками, прошли на кухню. Тусклый свет, газовая плита, чистая потертая клеенка на столе. Юкка разлил херес в пять разных стаканов, одинаковых не нашлось. Витька порезал сыр толстенными ломтями, и всем стало весело. Очкастая сложила в огромную кастрюлю целую гору яиц и поставила варить. Я моментально сожрал последнюю конфету из вазочки.

Хруст фантика заставил очкастую обернуться. Когда она поняла, что конфета погибла, ее лицо на мгновение заволокла печаль.

Вскоре мы погрузились в очистку скорлупы. Ни до, ни после того вечера я не видел такого количества вареных яиц. Скорлупа слезала легко. Редко что приносит такое удовлетворение, как хорошо отстающая яичная скорлупа. Очкастая заговорила о новом китайском халате, который ей непременно хотелось продемонстрировать. Она поднялась с табуретки и, призывно виляя задом, пошлепала из кухни. Откусив было яйцо, я промычал что-то про помощь в надевании китайского халата и вразвалку двинулся следом.

* * *

Она игриво брыкалась и отворачивалась. Ее вертлявое тельце то и дело выскальзывало из моих рук. Но вдруг она изменила тактику и стянула майку через голову. Я смял ее небольшие грудки, после чего они совсем куда-то пропали. Она пискнула, я повалил ее на диван.

Резинку она надела ртом. Я ртом ничего делать не стал. Она сжала мои руки за головой и уселась сверху. Такие штучки не в моем вкусе, очкастая застала меня врасплох, и я не успел опомниться, как представление завершилось.

Для меня, не для нее.

Она пошла в туалет доделывать то, чего не удалось мне, а я натянул джинсы и, ощущая пьянящее безразличие, вернулся на кухню.

Мы продолжили пить и смеяться. Я целовал пальцы брюнетки и одновременно поглаживал Юккино колено.

Зачем мне понадобилось колено приятеля, не ясно. Наверное, что-то подсознательное. Брюнетка руки не отнимала, Юкка сидел насторожившись, очкастая хмурилась, Витька похохатывал.

* * *

Когда чернота за окнами стала рассасываться, и проступил утренний пейзаж, из второй комнаты, которая все это время стояла закрытой, вышел маленький мальчик в промокших трусиках. Очкастая встрепенулась, засуетилась, но мальчик успел назвать ее «мамой», схватил за полу халата и сообщил, что описался.

После манипуляций с простыней и душем очкастая, вняв нашим настойчивым просьбам, усадила сына за стол. Он потирал сонное личико, улыбался и прятался в ее китайские складки. Тут и открылось, что конфета, которую я съел, предназначалась ему.

Этому беловолосому маленькому человеку.

Обнаружив пропажу конфеты, он не заревел, не начал капризничать, он продолжал улыбаться. Если бы в тот момент я мог выменять конфету на джинсы, я бы отдал джинсы. Отдал бы кеды, спортивные носки, майку и крестик отдал бы.

На прощание мальчик потянул меня за штанину, а когда я склонился к нему, неожиданно поцеловал меня в висок.

* * *

Утреннее солнце превратило район в привлекательный и даже ласковый. Не знаю, можно ли назвать район ласковым, но именно ласка исходила от серых стен, ставших розовыми, от вытоптанных газонов, от трещин в асфальте.

Разбудив спящую продавщицу в том самом магазине, мы наскребли на буханку черного и банку кабачковой икры.

Икру продавщица открыла консервным ножом.

Продребезжал первый трамвай.

Продавщица включила радио.

Диктор сообщил, что полчаса назад на Кавказе началась война.

Александр Снегирев

Он скоро умрет

Иерусалим. Святые места. Впервые здесь. Сняли комнату у глухого старика. Когда договаривался с ним по телефону, жена спросила, чего я так ору. Ору, потому что он каждое слово переспрашивал.

Приехали. Еврейская часть Старого города. Дом вроде нашли, но никак не поймем, где дверь. Вокруг все такое древнее. Зато отделение полиции сразу видно. Здоровяки в синем, увешанные стрелковым оружием и переговорными устройствами.