Беспризорник Кешка и его друзья

Сидорыч снял со стола скатерть, положил ломоть хлеба, несколько картофелин и поставил щербатую стеклянную солонку с крупной солью.

— Улик не было, братишка! — уплетая за обе щеки, начал рассказывать матрос. — Я листочки-то выбросил тогда, до ареста. И если бы не дрался с полицейским на товарном дворе, так вообще только побоями бы отделался. А то, ни в солдаты, ни в матросы, драку затеял. Ну, конечно, их заело. Они мне там так дали, век буду помнить! Мурыжили-мурыжили и потом отправили на оборонительные работы. Задумали обороняться, — усмехнулся Налетов. — Нас было много. Конвой зазевался, а меня в это время братишки заложили в штабеле бутового камня, и сейчас еще от этого камня спина болит. После работы переклички не делали. Арестованных построили, и они ушли в лагерь, а я выбрался из штабеля и убежал. Вот тебе и вся история.

— Молодец, Яшка! После твоего ареста полиция перевернула весь товарный двор — все мешки, все ящики, жмыхи, но так ничего и не нашли. И знаешь, эти же самые листовки были разбросаны по городу. Полиция опять всполошилась, опять начала делать обыски, облавы. Я до сих пор ломаю голову: как это получилось? — Сидорыч поднял брови и уставился на матроса.

— Значит, не пропали даром? Я не знаю, кто их подобрал, но помню, как бросил в щель штабеля жмыхов, со стороны путей. Хорошо, что они не попали в руки полиции, а то была бы мне крышка. Ведь это ж было вещественное доказательство.

— Я наводил справки. Листовки разбросали какие-то мальчишки. Но кто им их дал? Кто им мог поручить такое опасное задание? Вот убей — не пойму! Это такое дело, — машинист посмотрел на собеседника, который уже съел весь хлеб, картофель и не прочь бы еще попросить, но воздержался.

— Да-а, — протянул Налетов и устало зевнул. — Теперь главное, как мне добраться до отряда? Я сегодня, братишка, у тебя буду ночевать. Больше некуда податься.

— Я и не собираюсь тебя так быстро отпускать. Денька три — четыре у меня отдохнешь. За это время полиция немного поостынет, а там и айда к своим, в сопки! Вот так мы и сделаем, — Сидорыч прищурил глаза, подошел к товарищу и похлопал его по спине.

— Нет! — возразил матрос. — Эту ночь пересплю, а на ту — в сопки! Мне только перебраться на ту сторону кордона, а там я буду у своих, там тайга! Они тут — зубры, а туда нос редко суют. — Партизан подошел к зеркалу. — Ну и оброс я, ни в солдаты, ни в матросы, как морской волк. Мне надобно будет как-то переоблачиться. Ты, Сидорыч, завтра узнай, где находятся наши в сопках. Принеси мне тужурку мастерового, только чтобы на ней было побольше масла да сурика. Эта примелькалась. Еще кое-что попроси у братишек. И посоветуй, как мне выбраться отсюда.

— Раз ты попал ко мне, Налетов, так не горячись, а слушайся. Облачение-то я тебе устрою быстро, это мелочь. Трудней будет перебросить тебя через заградительный кордон. Но не беспокойся — ты не первый и не последний. Ложись спать. Может быть, будешь со мной кочегарить на паровозе. В удобном месте я замедлю ход, ты спрыгнешь — и был таков! Но это еще нужно обмозговать. — Машинист сделал несколько шагов по комнате, потом опять сел на сундук. — Иногда с нами на паровозах ездят часовые: не доверяют нашему брату. Особенно недоверчивы японцы — ни одному русскому не верят. Скажешь командиру, что к японцам прибывает подкрепление из Владивостока. Из Японии пришел какой-то пароход и привез самураев.

— А сколько этой нечисти прибыло? Полк, дивизия? Ведь меня об этом спросят.

— Пока нет сведений. Через несколько дней будут все подробности, тогда я сообщу. — Сидорыч минуту подумал и продолжал: — Да вот еще что. Передай, что отправка орудийного лафета задерживается. Он уже отремонтирован, но пока не можем его переправить. Как улучим момент, так и переправим.

На этом разговор закончили. Машинист предложил партизану лечь на кровать сына, но тот отказался и попросил постлать ему прямо на полу.

Потушив огонь, два большевика, озабоченные одной мыслью, еще долго ворочались, пока не заснули.

Гонимые

1

По-осеннему затуманилось небо. Давно оголились деревья. Стал капризный Суйфун, оскалившись ледяными торосами, а снега еще не было.

Вот уже несколько дней ребята почти не выходили из ночлежки. Беспризорники понимали, что Кешке не следует появляться на улице. Остальные делали вылазки только для того, чтобы раздобыть что-нибудь съестное.

В «Малом Ковчеге» даже днем было темно: окна, заколоченные еще хозяином магазина, не открывались, и беспризорники большую часть суток проводили впотьмах, экономя оставшиеся два небольших огарка.

В этот вечер в ночлежке находились трое — Кешка, Корешок и Лу. Вдруг со стороны главного входа послышался шорох, затем условный стук.

— Ворон ползет! — Корешок весело подмигнул Кешке.

— Достал он чего-нибудь покушать или нет? — с нетерпением спросил Лу.

Дверь «парадного хода» открылась, и снизу показалась запорошенная снегом голова Ваньки.

— Что, снег? Снег идет? — раздались голоса ребят.

Ванька задорно кивнул друзьям, сидящим вокруг свечки.