Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

Со временем число беспризорных, торговавших на улице, главным образом на вокзалах и рынках, уменьшалось, но полностью они не исчезли. В статье 1930 года, озаглавленной «Кто они», описывается жизнь части юных граждан страны, непохожих на радостных пионеров в белоснежных рубашках с красным галстуком, которые благодарят Сталина за счастливое детство (как на одном из самых знаменитых плакатов того времени).

Их много — один, два, десять, сто, тысяча…

Вы встретите их на улицах советских городов: маленького газетчика, чистильщика с повозочкой и маленькую торговку с лоточком.

Каждый имеет свою профессию, свою специальность, каждый выкрикивает свой товар или предлагает свои услуги.

Почти на каждом углу улицы более или менее крупного города вы слышите:

— Газеты! «Рабочая Москва»! «Пролетарий»! «Звезда»! «Коммуна»!

Другие приглашают вас почистить «желтые, белые, коричневые».

Третьи хватают вас за фалды вашей одежды, за руки и предлагают вам подвезти вашу поклажу или поднести корзиночку.

Четвертые, мотаясь с тротуара на тротуар, предлагают вам сладости, иголки для примусов и бумагу от мух.

Нередко это дети десяти, двенадцати и даже ниже лет.

Все эти Петьки, Ваньки, Паньки, Вальки изо дня в день мелькают у нас перед глазами, и мы относимся совершенно безразлично к их существованию и еще безразличнее к их деятельности.

Встречаются горячие головы, которые вопят о беспризорности, разврате, упрекают кого угодно, но сами палец о палец не ударят, чтобы конкретно помочь в изживании этого зла.

Неоднократно поднимались вопросы об организации клуба для детей-газетчиков, чистильщиков сапог; однако все эти предложения остаются только благими намерениями, а на деле мы имеем вот что:

Вот Викентий Гаврилов, ему 11 лет, послушаем его:

— Что школа, в ней толку нет! Дома недостаток, пошел газетой торговать, оно и прибыльно, и деньги всегда есть, учиться я не прочь, да чтобы ремеслу какому учиться, а то это зря всё.

Кто не знает на Башиловке Оську Кина. Он отчаянный парень, за всякие профессии берется. Иногда промышляет и другими делами: может и в карман залезть, может и в кооператив, а больше газетой торгует.

— Что ж делать, — говорит он, — коли из школы прогнали, а на работу никак не попадешь.

Но особенно сильное впечатление производит Лева Газин — курчавые волосы стоят торчком, карие глазенки умно щупают навязчивого дядю, носик с горбинкой почти соприкасается с губой, зато, когда губы приходят в движение, верхняя губа свободно может уцепиться за крючковатый носик. И вот этот самый Лева Газин продавал «Одесские известия» на большой Дерибасовской, потом прискучило это занятие, поехал в Харьков, там приобрел себе ящик с подставкой и ходил желтые, черные чистить, одновременно учась лихо отбивать дробь щетками по деревянному ящику. Теперь он уже в Москве. Профессий много поменял — на всю Москву кричал о свежей «Вечерке», пытался попасть в детдом, почему-то ему это не удалось. Ходил с ящиком чистить, и снова за старое… за газеты взялся. Матери и отца Лева не знает, и сам точно не может сказать, сколько ему лет. Живет он здесь в Москве у какой-то тети, которой отдает наторгованные деньги¹⁸.

Вот как шестнадцатилетний подросток (В.) описывает свою жизнь в стенгазете трудовой колонии:

Нас было человек тридцать «на путях», т. е. на железной дороге. Летом мы спали на вольной волюшке, на траве, а зимой уж совсем другое. На «бан», т. е. на станцию, мы не ходили, так как там была враждебная нам партия мальчиков. И если кто из нас появлялся на вокзале, то его немедленно же выгоняли оттуда, кто пинком, кто под бок, кто по уху. В свою очередь, если мы ловили кого-нибудь из чужих на путях, то и ему влетало тоже под бока. И так пришли ненасытные дни долгой осени. Мы выбрали с теплой обшивкой выгон и заняли его, как свою хорошую квартиру, с чувством хозяина. Работали мы следующим образом: лишь утро настает, брали с собой мешки и уходили в парк к паровозам. Там у нас были знакомые механики, которые давали нам уголь за пачку-другую папирос. Набравши каждый почти по полному мешку, мы уносили и продавали. Это старшие мальчики. У младших, или, как мы их называли, «пацанов», была своя обязанность и работа. Один оставался в вагоне, подметал его и топил до самого вечера. Остальные шли на разживу пропитания. Вот приходит на станцию поезд Минск — Харьков. Не успеют пассажиры вылезть из вагонов, как уже «пацаны» там рыскают. Это они ищут хлеба. Находят на столах сало, кусочки колбасы, яблочко и т. д. Этим и жили. Но бывает и так, что какой-нибудь пассажир слишком поспешит и забудет какой-нибудь узел, чемодан, корзинку. Через десять минут бежит в вагон — напрасно. Там его вещей давно нет. А вечером после такой удачи кокаин, карты, спирт, куски и груды самого разнообразного хлеба. Приходят охранники, угостят их на славу, дадут папирос и до свиданья! Под утро только в вагоне делается тихо, и все засыпают. Вот как я жил «на воле»¹⁹.