Беспризорный князь

– С купеческими караванами тяжко. Волоки на Днепре в половецкой земле. При Кончаке и Гзе их не трогали, теперь шалить станут.

– Дать караванам охрану! Пусть дружина отрабатывает хлеб! Не то нацепят шелковые порты…

– А у некоторых – смерды! – сощурился Святослав.

Я смешался. Знает о Глобе? Ну, и разведка у него! Ничего не укроется!

– Ты спрашивал моего слова, Великий, я его сказал. Решать тебе!

– А я и решил, – проронил Святослав. – На кол!

Он сказал это так, что я понял: решение принято до меня. Зачем тогда спрашивал?

– Что с остальным полоном? – как ни в чем не бывало продолжил Великий.

– Продать в греки! Чтоб там и сгинули!

– А может, за выкуп? Все ж не ханы?

– Это лучшие воины Степи. Они умеют воевать и не раз бывали в набегах. Отпустим, придут снова.

– Вот как? – усмехнулся Великий. – А я-то и не подумал. Ладно, продадим. Греческие купцы ждут.

Странный Великий сегодня. Чего ему надобно?

– С полоном решили, – продолжил Святослав. – Можно о другом беседовать. Хотел спросить тебя, брате, правда, что ты под Владимиром под ляшские стрелы встал? Добровольно?

Ни фига себе! Это ему зачем?

– Было?

Я кивнул.

– Зачем?

– По-другому бы сеча случилась.

– Убить могли!

– На мне был доспех.

– А ежели б выше иль ниже?

Я пожал плечами: не случилось ведь!

– Я б не решился! – сказал Святослав. – Даже по молодости.

Смысл его слов остался мне темен. Что Великий хотел сказать? Похвалил или осудил?

– Что ж! – сказал он после короткого молчания. – Выпить все же следует. Эй, кто там!

Спустя короткое время перед нами стояли полные кубки. Я осторожно пригубил, Святослав тоже не налегал.

– Лекарка говорила обо мне? – спросил, ставя кубок.

Я кивнул: чего скрывать?

– Сказано в Писании: никому не дано знать свой смертный час, – сказал Святослав. – Мне, видишь, пришлось. Тяжко. Не от того, что жизнь кончается. Дни мои и без того ветхие. Задуманное не успел. Мнил некогда: сяду в Киеве, примирю князей, разом будем против ворога стоять. Не вышло. Знаешь, почему? Когда в Любече о лествице[16] рядились, князья еще родство помнили. Минуло два века, роды разрослись и забыли корни свои. Врагами не половцев, а братьев считать стали. Началось давно, но при мне умножилось. И после меня, как мню, не кончится. Худо. Грехов на мне – за тыщу лет не отмолить, но этот самый тяжкий. Ты половцам за зверство пенял, а наши что, лучше? Сколько земель разорили, сколько людей увели да в греки продали! Сами себя режем, половцев не надо! И ведь я в том поучаствовал… Вот предстану перед Господом, спросит он: «Что сделал ты, раб божий, чтоб братоубийство остановить?» Как ответить? Хотел, да не вышло? Скажет мне Господь: «Раб хитрый и лукавый! Или не ведаешь слова мои: «По делам их узнаете их?» Гореть тебе в геенне огненной!»

Святослав помолчал.

– Много я о сем думал, брате. И так рядил, и этак. Ведь что получается? Кто из братьев моих после меня в Киеве ни сядет, не подчинятся ему другие. Скажут: «Мы-то чем хуже? Или не Рюриковичи?» Продолжится разорение земель русских. Ты сказал: половцы милость не разумеют, так ведь и наши тоже! И вспомнил я Рюрика… – Святослав смотрел на меня в упор. – До него на Руси была смута. Роды воевали за первенство. Когда изнемогли в усобицах, призвали Рюрика. Хотели, чтоб передышку дал, не думали власть надолго ему вручать. А Рюрик возьми да и вырежи вождей! Сам стал править. И что, на Руси худо стало? Да вздохнула земля с облегчением: устала от крови. Со временем воспряла Русь, стала богатеть и множиться. Соседи зауважали, короли родства стали искать. А кто был Рюрик? Король, князь? Обычный вождь, каких у норманнов много. Понял я: не по роду избирает Господь правителя, а по уму и храбрости. Горе тому, кто вздумает Его воле мешать! Не сумел я дать мир землям, так хоть избраннику сподоблюсь помочь. Может, дарует за это Господь прощение рабу своему. Как мнишь?

Я пожал плечами. Великий явно заговаривался. Старый он…

– А теперь слушай меня, князь Иван! – голос Святослава стал жестким. – Внимательно слушай!..

От Великого я вышел не скоро. Мы пообедали, продолжив разговор за едой (естественно, отослав слуг), а после долго обсуждали порядок действий. Вернувшись к своим, я созвал ватагу и велел отправляться в Звенигород. Нужды в ней более не было. Попросив, чтоб Малыга выслал мне малую дружину, я проводил братьев, оставив Глобу – кузнецу спешить было некуда. Улетели и Млава с Олятой. Первая – по понятным причинам, а на Оляту я был зол. Накануне боя он потерял связь со смоком, змей стал метаться, пришлось брать управление на себя. С шурином что-то творилось, но он не пожелал рассказать. Стоял, насупившись, и смотрел в землю. Я отстранил его от змея, отложив разбирательство до возвращения.