Бессердечная Аманда

Что бы это могло значить — она попросила заехать за ней не домой, а на Зэнэфельдер-плац, где-то посредине между ее домом и моей редакцией? Она ничуть не изменилась с нашей первой встречи, во всяком случае в худшую сторону, — все так же невероятно хороша. На ней толстый коричневато-красный пуловер, на шее шелковый платочек под цвет джинсов. Тугой ремень безопасности четко обозначил ее груди, отделив их одну от другой.

Поскольку я, здороваясь, назвал ее госпожой Хэтманн, она пояснила, что ее фамилия не Хэтманн, а Венигер. Как, удивился я, разве она не жена Фрица Хэтманна? И да, и нет, ответила она и выразила надежду, что это не слишком оскорбит его слух, если она скажет, что состоит с ним в гражданском браке. Это был тон, который меня устраивал, мои опасения оказались необоснованными. Не говоря уже о том, что новость сама по себе весьма и весьма занятна. Я говорю, что нужно быть осторожным в оценке гражданских браков: большинство из них вполне удачны, а вот мне с моими не повезло. Ее это развеселило, но она не хихикает, как девчонка, а сдержанно улыбается, как настоящая дама. Сколько же ей лет? Двадцать пять? Тридцать? Тридцать три? Она говорит: «Смотрите лучше на дорогу».

Я наметил себе на карте кратчайший путь, но на выезде из города Аманда направляет меня в другую сторону. Я скептически качаю головой, но повинуюсь — зачем нам ехать кратчайшим путем?

Она хотела бы избавить меня от разочарования, которое, возможно, ждет меня на фабрике, сказала она, поэтому предупреждает меня заранее, чтобы я не питал особых иллюзий: на этой фабрике я увижу такой же кошмар, как и на любой другой. Или мы, корреспонденты, руководствуемся принципом: чем страшнее, тем лучше? Нет, убежденно отвечаю я, это не мой девиз. Я признаю, что мои коллеги в своих репортажах часто опускаются до глумливой иронии; но это легко объяснить: если материал сам по себе питательная среда для злорадства, что же тут удивляться глумливому тону газетчиков? Она соглашается со мной. Потом спрашивает, у кого я уже брал интервью. Я называю ей несколько фамилий: два олимпийских чемпиона, заслуженный железнодорожник, ударник социалистического труда, заместитель директора школы по хозяйственной части, участник войны в Испании, начальник тюрьмы, который сказал: «Да, нам пока еще не обойтись без мест лишения свободы», Герой труда, два члена Центрального комитета. Она говорит: Боже, да вы уже оприходовали всю страну.

Мы поворачиваем за угол и упираемся прямо в заводские ворота. Из домика вахтера навстречу нам выходит размалеванная, как кукла, женщина, которая узнала нас по синему номерному знаку машины. Представившись заместителем директора, она называет мою фамилию и говорит, что речь шла только обо мне одном.

Мы всю дорогу проболтали и не подумали о легенде для Аманды. Так как поездка была моей главной и единственной целью, я позабыл про все остальное, а теперь времени на совещание не было. Мы посмотрели друг друга; несерьезный взгляд Аманды подтолкнул меня на маленькое жульничество: я представил ее как свою ассистентку. Только после этого женщина подала руку и ей. По дороге к директору я вешаю Аманде на плечо свой магнитофон, а сам сую руки в карманы.

Дорога к директору оказалась длинной, наша провожатая называет нам цифры, которые никого не интересуют. Аманда спрашивает: «Простите, а как фамилия директора?» Женщина строго смотрит на нее, но, видимо решив, что вопрос мог быть задан по моему поручению, все же выдает тайну. Аманда шепотом сообщает мне: «Слава богу, того звали Нибергалль». Я так же шепотом отвечаю, что ее с таким же успехом может разоблачить и секретарша, но Аманда возражает: секретаршу легче убедить в том, что она ошибается.

Это просто стыд и срам — как я несусь по фабрике, ничего не видя и не слыша! Мне жаль времени. Я заставляю себя задать пару профессионально звучащих вопросов: мне же ведь надо еще и заботиться о впечатлении, которое я произведу на Аманду. К несчастью, все, кого я о чем-нибудь спрашиваю, отвечают с убийственной подробностью — директор, мастер, даже работницы; каждый старается обязательно припомнить еще что-нибудь важное, а драгоценные минуты тают на глазах. Она не должна догадаться, что репортаж — всего лишь повод. Еще меньше мне хотелось бы, чтобы она приняла меня за халтурщика. Если бы она согласилась подождать меня у входа, я бы управился в два раза быстрее.