Бессердечная Аманда

Соломинка, за которую я хватаюсь, — Фриц Хэтманн. Я накупил журналов, в которых печатают статьи о писателях и писательстве; они его наверняка не интересуют, но я это не обязан знать, и я везу их ему. Я нагло жму на кнопку звонка; конечно, до обеда, когда он работает. Мне открывает Аманда. Увидев меня с моим портфелем, она улыбается. Ну что ж, хотя бы это. Я произношу заготовленную фразу и чувствую, что совершаю ошибку: подлиза — далеко не самое привлекательное качество в глазах женщины. К сожалению, господина Хэтманна нет дома, и она не знает, когда он вернется, серьезно говорит она, так, будто и в самом деле верит моему вранью. Она не извиняется за свое растянувшееся на целую вечность молчание и даже ни словом не упоминает о нем. Она спрашивает, не желаю ли я все же войти хотя бы на минутку. Я смотрю на часы, как человек, у которого не бывает лишнего времени, и говорю: «Ну что ж, пожалуй, можно».

Она опять босиком. Мы проходим в ее комнату. Там сидит хорошенькая молодая женщина с красными волосами и курит. Аманда знакомит нас. Ее подругу зовут Люси Капурзо. Когда она услышала мое имя, ее глаза ожили; они как будто говорили: «Ах, так это вы!» Может быть, я все это себе вообразил, но так не смотрят на человека, о котором до этого ничего не слышали. Я вовсе не огорчен ее присутствием, потому что у меня уже есть печальный опыт общения с Амандой: с ней и наедине не очень-то быстро продвигаешься к цели. Я кладу журналы на стол и говорю, что Хэтманн их, собственно, не заказывал, но мне показалось, что они будут ему интересны. Поскольку подруги все равно пьют чай, мне тоже предлагают чашку. Люси Капурзо берет один из журналов и начинает листать; мне это кажется своеобразным предложением поскорее убраться.

Аманда интересуется, как обстоят дела с репортажем. Я отвечаю, что он уже давно вышел. Она только теперь вспоминает о своем обещании, говорит, что в последнее время у нее было много хлопот, да и вряд ли она смогла бы мне чем-то помочь. Во мне опять берет верх пижон: вместо того чтобы сказать, что я ничего на свете не ждал с таким нетерпением, как ее звонка, я лениво отвечаю, мол, ничего страшного. Я допиваю свой чай и лишаюсь единственного оправдания моего присутствия, если не считать силы инерции. Люси показывает Аманде пальцем какое — то место в статье, которую несколько минут сосредоточенно читала. Аманда пробегает глазами пару предложений и равнодушно кивает. Она тоже испытывает чувство неловкости, но в отличие от меня берет инициативу на себя. Кивнув на пачку журналов, она спрашивает, зачем я все это ему принес. Это уже критика и в переводе на немецкий означает: «Зачем вы играете роль его посыльного?» Я делаю вид, будто не понимаю, о чем речь, и удивленно смотрю на нее. Чтобы ввести Люси в курс дела, Аманда поясняет ей: он привозит ему то книги, то бумагу для принтера, то видеомагнитофон; он даже организует для него подарки ко дню рождения — зачем?

Люси становится на мою сторону, вот, мол, пожалуйста, человек бегает, хлопочет, а вместо благодарности — упреки! Но этого недостаточно для моей реабилитации. Я ведь не могу сказать, что и сам уже давно спрашиваю себя — зачем? Я говорю, что еще, собственно, не подсчитывал причин, но они имеются. Я не стал бы оказывать подобные услуги первому встречному; Фриц Хэтманн — не первый встречный. Да и никакой самоотверженности это не требует, потому что господин Хэтманн тоже не остается в долгу: он помогает мне советами и информацией. Быть корреспондентом значит заботиться о связях. И наконец, еще одна немаловажная причина — обыкновенное дружелюбие. Люси, похоже, вполне удовлетворили мои объяснения. Она завистливо вздыхает и говорит: ах, если бы и у нее был такой же посыльный, этакий Гермес!..

Через пару минут Аманда провожает меня к двери — рассиживать в доме без всякой причины могут только друзья. В коридоре я решаюсь на самый отважный шаг из всех, что я до сих пор предпринял: я говорю, что в последнее время к перечисленным причинам прибавилась еще одна, самая главная: служить посыльным у Хэтманна — для меня единственная возможность видеть ее. Если по телевизору кто-то говорит что-либо подобное, я сразу же переключаю на другой канал, но что мне, черт бы меня побрал, еще остается? Как мне еще прорваться в этот дом? Я таращусь на нее самым неприличным образом, из глаз, того и гляди, посыплются искры. Аманда отвечает: «Буду с вами откровенна — это больше льстит мне, чем радует меня». Ну можно ли придумать что — нибудь более бессердечное?..

15 ноября

Она звонит сама. Сегодня воскресенье. У нее такое ощущение, говорит она, что я чувствую себя незаслуженно обиженным, и я отвечаю, почти не раздумывая: ваше ощущение вас не обмануло.

Прошлой ночью я поставил на ней крест. Кровь хлещет изо всех бесчисленных ран моей души, но я испытываю облегчение оттого, что мне не надо больше хитрить и врать. Еще одну такую ночь я, пожалуй, не переживу.