Бессилие и ужас в театре кукол (СИ)

Будто в трансе, Марк простоял какое-то время у окна и скоро лёг на кровать. Постепенно к чувствам отвращения, злости и отчаяния примешалось ещё одно — сонливость. Но прежде чем он уснул, Коля окликнул его.

— Марк…

— Что, чёрт возьми? — злобно отозвался мальчик.

— Тут… Вова пропал.

— Какой ещё Вова? — Недоумевая переспросил Марк и раздражённо встал с кровати.

— Господи, ну чувак, что на соседней с моей кроватью спит. Такой вот весь, — Белый стал хаотично крутить пальцами у лица и корчить рожи, но Марк каким-то чудом его понял.

— А, этот. Пропал?

— Пропал.

И правда. Парня лет пятнадцати с партаками на всю правую руку нигде не было. И даже спустя час он не появился. Всё это было в высшей степени подозрительно. Марку вспомнились прошлая ночь и неизвестный душитель.

Утром пропавший мальчик так и не появился. Никто, однако, не стал об этом беспокоиться, и уже через пару часов о нём позабыли все, кроме Марка. «В этом мире слишком быстро всё забывается людьми. Слишком. Не может же так быть на самом деле?», — думал Марк, сидя за завтраком. В этот день им подали противного вида кашу, доверху залитую коричневой жижей с кусочками мяса. Невольно взгляд Юмалова упал на Рому, сидящего за соседним столиком и с аппетитом уплетающего эту мутную жижу. Вязкая, коричневая масса капала с его ложки на стол, пачкала футболку, стекала с подбородка и жирела на губах. Мальчик смотрел на это, видел как жадно проглатывает подросток вязкое нечто, как он чавкает и причмокивает, как он наслаждается своей едой, и тогда Марк понял, что ненавидит этого человека. И вовсе не потому, что он все дни пытался издеваться над мальчиком, был груб, жесток и испорчен до мозга костей, а потому, что ел он отвратительно. Скривив лицо в гримасе омерзения, Юмалов отвернулся и уткнулся в свою тарелку. Медленно взгляд его сполз на тусклую табличку с заданием.

— Значит, мне нужно разозлить этого бугая? Попробуем…

Решив кончить это дело уже сегодня, Марк взялся за ложку, выдохнул, собрался с силами и стал есть, с трудом запихивая пресную еду в глотку. Медленно и неохотно он очистил почти треть тарелки, однако заставлять себя и дальше юноша уже не мог. К горлу подступали рвотные позывы, а к глазам — слёзы. Слёзы обиды. Почему всё это происходит с ним? Казалось, что вся его жизнь была лишь неудачной, жестокой шуткой, на существование в которой он обречён. С самого начала всё пошло не так. Он был обречён родиться, а теперь обречён есть эту отвратительную кашу. Сплошное издевательство. Это была мелочь, но обычно именно мелочи и выводят людей из себя, даже ломают их. Кого-то добивает смерть незнакомой лошади, а кто-то трескается и плачет из-за невкусной еды, и всё это одно, всё это попадает в ту самую слабую, выскобленную многочисленными страданиями точку, и словно лишает грудную клетку рёбер. Какая же она тогда клетка после этого? Эта мелочь убивает человека, как точечный укол. Вот и Марку в ту минуту было так обидно и паршиво, он с ненавистью сжимал в руке ложку и думал о том, почему вообще продолжает тут жить, какая дьявольская сила не даёт ему исчезнуть? Эта еда была невкусной и противной, но почему она была такой? Это было зачем-то нужно? Нет, она просто существовала и существовала именно такой. Просто так. Незачем. Это было бессмысленно, а потому невыносимо. Это было совершенно лишним и Юмалову казалось, что с этим нужно срочно что-то делать: либо каша, либо он сам должны перестать существовать, вот прямо сейчас кто-то из них должен исчезнуть, а иначе он просто разрыдается.

— Да к чёрту! — Крикнул он и бросил ложку на пол. Та со звоном ударилась о кафельный пол и дребезжа поскакала в сторону мусорки. Никто даже не посмотрел в его сторону и Марк спокойно откинулся на назад, однако сидел он не на стуле, а на общей лавочке, так что просто рухнул на пол, как и его ложка незадолго до этого. Там он и остался лежать, задумавшись. Слёз уже не было, как и злости. Его челюсть походила туда-сюда, пережёвывая пришедшую вдруг мысль, после чего он кивнул самому себе и сел на место. Там он активировал «изнанку».

— Какого?! — закричал Марк, вскочив со своего места, когда туман рассеялся. В его тарелке плавало человеческое лицо, в котором одновременно угадывались черты как пропавшего Вовы, так и того сумасшедшего мужика, что вспорол себе живот. С непередаваемым ужасом, Марк осознал, что произошло. И стоило ему это понять, как смех залил его тело до самых глазных яблок. Он не смеялся, но истеричный хохот раздавался внутри него и пытался выбраться наружу. У него это не получилось сделать через сомкнутые зубы и он попытался вылезти через глаза, так что те, по ощущениям, чуть не выпали. Наконец, он засмеялся и вцепился ногтями в кожу головы. Неверие и истерика захлестнули его. — Какого вообще хера? Боги, ха-ха! Какого хера?