Бессильные мира сего

- Все! Понял! - господин Фираго поднял руки (в одной бумажник, в другой - бумажка). - Намек понят и усвоен! Все деньги - из одного окошечка, правильно, разумно. Был бестактен. Забудем, договорились?

Забудем? Роберт мысленно усмехнулся. Ну нет.

- Договорились, - сказал он. И почувствовав в тоне своем некое невольное пренебрежение, высокомерие даже какое-то барское, поспешно добавил: - Нет проблем. Дело житейское.

И тут в лице господина Фираго, в румяном этом, глуповатом личике фарфорового поросенка, что-то неуловимо изменилось, и сам он изменился весь, - как бы выпрямился и сделался даже выше ростом. Роберт, удивившись и насторожившись, приготовился уже выслушать горделивую тираду (в защиту незапятнанной чести и достоинства), но господин Фираго, напротив, понизил почему-то голос и спросил вдруг:

- А мы с вами как, не мешаем маэстро? Не слишком здесь галдим?

Словечко "галдим" в устах его прозвучало совершенно неожиданно и неуместно, да и сам вопрос показался Роберту как бы из другой пьесы, словно Сальери-Смоктуновский заговорил вдруг в манере Юрия Никулина.

- Не думаю, - сказал он озадаченно. - Не думаю, что он нас вообще слышит... Но орать при этом, разумеется, не следует, - добавил он на всякий случай.

- Ни боже мой. Наоборот. А как здесь у вас насчет "жучков"?

- Каких жучков?

Господин Фираго менялся на глазах. Куда девался розовый надувной шарик с поросячьими манерами? Перед Робертом стоял озабоченный и внимательный джентльмен, склонный, правда, к полноте, но при этом вполне элегантный и даже значительный.

- Я, собственно, имею в виду записывающие устройства, - пояснил он деловито. - Как тут у вас насчет?

- Не знаю, - сказал Роберт, от удивления рассердившись. - А в чем, собственно, дело?

- А в том дело, что я хочу поговорить с вами сейчас о довольно интимных вещах. Можно? Или лучше не рисковать?

У Роберта мелькнула было мысль, что с папаней случился приступ мании преследования пополам с манией величия, однако господин Фираго эту мысль немедленно развеял.

- Вам большой привет от Германа Тихоновича, - сказал он, еще основательнее понизив голос и глядя Роберту прямо в глаза - зрачки в зрачки, совершенно так, как некогда делал это сам Герман Тихонович. И хотя Герман Тихонович в своей роли смотрелся безусловно гораздо более убедительно, но и у господина Фираго получалось тоже очень даже недурно.

Так, подумал Роберт, почувствовавши неприятный холодок в подвздошье. Начинается. Квартал прошел, и ничего, оказывается, не кончилось. Эти не отпускают: рубль за вход, четвертной за выход...

- Спасибо, - сказал он, стараясь, чтобы голос звучал по возможности ровно, но, видимо, то ли с голосом у него, то ли с лицом что-то сделалось не в порядке, потому что господин Фираго вдруг усмехнулся (не без тонкости) и продолжил:

- Герман Тихонович просил меня узнать, как продвигается ваша рукопись. Три месяца уже прошло, хороший срок, роман можно успеть написать.

- Я не романист, - сказал Роберт, с трудом побеждая в себе желание облизнуть губы. Сухие губы - клейким языком. Мерзость какая.

- Само собой, - тут же согласился сотрудник Германа Тихоновича, он же - в недавнем прошлом - папаня. - Само собой, кто бы спорил. Но - все-таки? Это не я, это Герман Тихонович интересуется. Когда все-таки можно ждать обещанного?

Тут, разумеется, напрашивалось "обещанного три года ждут", но это было бы слишком уж жалко, мелко и злобно. И беспомощно.

- Я предпочел бы говорить на эти темы с самим Германом Тихоновичем, сказал Роберт.

- Понятное дело! Но раз уж я здесь, то как ему передать?

- Так и передайте, - сказал Роберт со всей возможной твердостью. Слово в слово.

- Господи, да вы не волнуйтесь! - воскликнул господин Фираго. - Не хотите - не надо. Конечно, так и передам. Слово в слово. Что вы, в самом деле, Роберт Валентинович! Даже с лица спали, ей-богу. Работайте себе спокойно, мы не спешим. Никто вас не торопит. Главное, лишь бы дело делалось...

Роберт не ответил, и господин Фираго тут же совсем отступился, заспешил, снова сделался папаней - озабоченным и слегка дураковатым, стал прощаться, суетясь фарфоровым личиком. Роберт, держа каменное лицо, проводил его в прихожую, подал пальто, шарф, шляпу. Кейс. Господин Фираго пыхтя упаковался, спросил озабоченно: "Значит, вы полагаете, он меня еще вызовет?" и, не дожидаясь ответа, двинулся на выход, да так споро и энергично, что Роберт еле поспевал отпирать перед ним двери. Попрощались у решетки. "Очень на вас рассчитываю, Роберт Валентинович, по моему делу. Если будет малейшая возможность, попытайтесь его подвигнуть, так сказать... Мальчик не расстается со скрипочкой..." Роберт кивал. Ему очень хотелось что-нибудь сказать напоследок (для передачи Герману Тихоновичу персонально), что-нибудь веское, значительное что-нибудь, но он не знал, что именно. В голове у него вертелось только: "Подите прочь! Какое дело поэту мирному до вас?.." Это было бы и крепко, и веско, но абсолютно не соответствовало ситуации. Поэтому он не сказал ничего. Он даже не попрощался.