Бессмертие

— Первое… Сними свою гимнастерку. Начиная с этого часа ты — учитель, рядовой учитель. И никто больше — перед людьми. Сам понимаешь, что ты остаешься чекистом, но в Ходжикенте об этом никто не знает и не должен знать. Значит, сейчас оденешься в обычную одежду…

— Когда я кончил педучилище, ты обещал мне косоворотку, как у Акмаля Икрамова.

— Возьмешь рубашку попроще. Ты едешь жить в кишлак с цепкими привычками. Он еще наполовину в прошлом. Помни это.

— А наган? Брать?

— Да.

— Что второе?

— Будешь проезжать Газалкент… Там Саттаров, умный и хороший работник, знающий район. Помнишь Саттарова?

— Встречались.

— К сожалению, сейчас не сможешь зайти к нему. В целях все того же сохранения тайны. Проедешь Газалкент без остановок, если велосипед не поломается…

— А дальше?

— Саттаров сам сообразит, как и где вы будете встречаться. Я ему написал об этом.

— Понял.

— Слушайся его.

— Хорошо, отец.

— Тогда пока все…

Назокат и Салима уже собрали вещи в дорогу, положили в чемодан зимнюю одежду, свежие, еще теплые лепешки. Мать сунула горстку сладостей. Слезы стояли в ее глубоких глазах, но она снова улыбнулась виновато, подходя к сыну, который привязывал чемодан к багажнику. Тихо попросила:

— Береги себя.

— Я, пожалуй, дутар с собой заберу. Аэроплан выдержит, по-моему, — улыбнувшись ей в ответ, сказал он.

Взбежал на веранду, схватил дутар и подсунул под веревки, обмотавшие чемодан.

— Якши! — сказал отец, что значило: хорошо.

— Живым-здоровым добраться вам, — пожелала Салима, поглядывающая на соседей и все ждавшая прощальных криков и плача навзрыд. Их не было…

Масуд перешагнул своей журавлиной ногой через велосипед, нагруженный небывало тяжело, уселся, помахал всем рукой, оттолкнулся от травы, по которой только вчера, кажется, бегал, мелькая голыми пятками, и покатился. Вот свернул за угол, исчез. На дороге, гладкой после дождя, даже не осталось пыли…

И тогда Назокат уткнулась в размашистую грудь мужа и тихонько заплакала. Он увел ее. Одна Салима осталась еще на улице.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Послушно катил велосипед вдоль тополей, протянувшихся бесконечными рядами по обеим сторонам дороги, иногда изматывающе трясло на кочках, и седло скрипело всеми своими пружинами, и возницы-арбакеши с лошадок, запряженных в высокие арбы — грузовые повозки, выворачивали головы, провожая взглядами странного путешественника, упрямо крутящего свои педали, и едущего им навстречу.

С каждой верстой дорога становилась трудней. Остались позади ровные поля, сады за дувалами, земля захолмилась, речки и ручьи стали чаще пересекать дорогу, замелькали деревянные мосты, а склоны лезли все круче, к небу. Проезжая в одном кишлаке по неровно уложенному булыжнику, Масуд почувствовал вдруг, что смертельно устал.

Пока добрался до Газалкента, пришлось дважды останавливаться и менять проколотые камеры, сначала в переднем колесе, потом в заднем. Ясно стало, что до места сегодня не доехать, — значит, заночует в Газалкенте, в караван-сарае. Так и сделал… К велосипеду подходили арбакеши от арб, задравших в темнеющее небо тонкие оглобли, трогали шины, раму, качали головами. Лошаденки, выпряженные из этих оглобель и привязанные к огромным, выше человека, колесам арб, обмахивались хвостами. Погонщики верблюдов, уложив своих выносливых пустынных пешеходов на колени и сняв с их горбатых спин поклажу, присоединялись к арбакешам, рассматривали диковинный велосипед, удивлялись, как эта штука не заваливается в пути, если у нее два колеса не по сторонам, как у арбы, а подряд, тараторили без умолку, а верблюды так же безостановочно жевали что-то и роняли с бледных губ на пыльную землю пузырящуюся слюну.

Масуд напился чаю, съел еще одну домашнюю лепешку и крепко уснул. Утречком зашел в районный отдел, к просвещенцам, представился, выслушал их предупреждения и покатил дальше.

В Ходжикент он прибыл в самом конце дня. Иной раз дорога становилась такой крутой, что двигался пешком, ведя велосипед рядом с собой. Этот «аэроплан» не летал. Масуд шагал, ступая тяжело и упрямо и обдумывая разные вероятности, которые только мог предположить при своем появлении в этом далеком, оказывается, кишлаке. Например, входит во двор школы, а там уже ждут его убийцы Абдуллы и Абида… Это самое простое — у него есть наган, а у ребят не было. Раз самое простое, вряд ли так будет, но на всякий случай он нащупал наган в кармане. Ночью будет класть его под подушку, понятная вещь. Днем носить с собой. Всегда. Возникали и другие варианты нападения на него, но наган выручал…

На каком-то, самом крутом склоне Масуд остановился и задумался — с кем он сразу встретится в байском поместье? Сына, говорят, нет, а дочка там, Дильдор. Запало имя в память, когда отец рассказывал. Она сразу представилась ему толстощекой, жирные складки под подбородком, отвислый, ненасытный живот. В кишлаках таких называли сдобными. Как же! Мать откормила ее лепешками, пирожками, сладостями. Чем еще могла тешиться байская дочка? И чем могла свою дочку побаловать вволю ее мать, первая жена бая, как ее? Ведь отец тоже называл имя. Фатима… да, Фатима-биби.