Бессмертие

Под утро Трошин слез с коня возле каменного дома, отданного милицейскому участку в Ходжикенте. Выйдя навстречу из дверей, его встретил Аскарали Батыров, узкоглазый и моложавый храбрец, не раз отличавшийся бесстрашными вылазками против басмачей, а теперь заскучавший от какой-то непонятной перемены в обстановке — враг трусливо прятался, не хотел драться и вдруг наносил удары из-за угла. И снова исчезал. Странная война! И похоже, надолго…

— Здравствуйте, Алексей Петрович!

— Здорово!

Батыров взял повод трошинского коня, утомленного длинной горной дорогой, охлопал его шею, огладил. А Трошин между тем разминал плечи и спрашивал:

— Где арестованный?

— В подвале, где же.

— Охраняете как следует?

И начальник обиделся, вспыхнул:

— Сам стерегу!

— Вижу, вижу, молодцы…

Тонкие ноздри Батырова раздувались и подрагивали, как в предчувствии жаркого дела. Милицейский начальник поделился своим беспокойством:

— Аксакал говорит, да я и сам думаю, что тут не обошлось без Нарходжи. Он обязательно захочет выручить Нормата. И себя, конечно, спасти. Я его знаю… Может быть налет.

— Конечно. Но Нарходжу вчера вечером мы арестовали. Если и будет налет, то без него. Вы тут никого больше не заметили?

— Где? Под юбкой у Фатимы-биби?

— Кстати, в доме у нее, в доме бая, я должен произвести немедленный обыск, у меня ордер. Вы там еще не смотрели? — Батыров промолчал, туда, как видно, не заглядывали, в полной уверенности, что это ничего не даст.

— Ну, лады… В кишлаках рано встают, я отдохну чуть-чуть, загляну к аксакалу и пойду.

Заведя коня в конюшню и задав ему корма, Батыров угостил Трошина холодным чаем, ломтем лепешки, пахнущей забытыми пряностями из трав и семян, желтым кусочком сахара-леденца. Еда не была особенной, но показалась на редкость вкусной, и за ней ждал Трошина интересный рассказ о том, как Нормата взял Масуджан — быстро и без колебаний.

— Ну и парень, — сказал он, и это было у него высшей похвалой.

Через полчаса Трошин трудился уже во дворе у «аксакала», и хотя там приготовили горячий чай, он успел остыть, пока выдернули нож из ствола, осмотрели, описали, обернули платком и упаковали на всякий случай, а подогревать уже было некогда, пора было двигаться дальше. День наступал. В кишлаке он будто бы разгорался быстрей. От простора, что ли?

Чтобы не обидеть Кариму, сделали по глотку из пиалушек, и Трошин спросил «аксакала», не очень ли испугалась жена.

— Чего говорить! Но как начала обо мне беспокоиться, так и не перестает. До сих пор…

Масуда застали уже на ногах. Только-только учитель разложил тетрадки и карандаши на партах. По тому, что они лежали не везде, было ясно, что учеников пока набралось меньше чем на класс, но все же немало. Масуд обрадовался Трошину, как будто сто лет не видел его, обнял, тряс и тряс руку. Познакомил со своими помощниками — Кадыром-ака и Умринисо.

Трошин передал ему все приветы из дома, а Масуд больше слушал, чем расспрашивал. Улыбался и кивал — он был счастлив, что ему привезли живое слово из маленькой махалли над Анхором. Первые наши дороги из дома всегда кажутся длиннее, чем они есть на самом деле, и длиннее многих будущих дорог, порой и вправду ведущих на край света. Это — первые… А будущие — предстоят ли они еще, мы о них не очень думаем, начала занятий еще оставалось время, и Умринисо поручили следить за детьми, которые вот-вот соберутся, а сами с Кадыром-ака пошли к дому бая в саду, где жили Фатима-биби и Дильдор.

Из учтивости Кадыр-ака шагал поодаль, сзади, а Трошин и Масуд вполголоса разговаривали о своем.

— То, что Нормат выполнял волю бая, ясно, сколько бы он ни отпирался. Но… такое ощущение, что здесь еще кто-то есть!

— Почему?

— Очень уж презрительно отзывался бай о Нормате. Раб. Не может он быть главным.

— А может быть, нарочно? — спросил Масуд.

— Может, — ответил Алексей Петрович. — Подозрений много, а знаем все еще мало.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — повторил Масуд любимую поговорку Трошина, чтобы как-то развеять его тяжелую хмурость.

Они приблизились к дому. Будить никого не пришлось — Фатима-биби уже сидела на веранде, бормотала что-то, перебирая четки. Увидев людей, идущих без приглашения и без спроса, да еще одного из них — в военной гимнастерке, Фатима-биби вытянулась и замерла, как статуя. Даже костяшки толстых четок застыли в ее пальцах.

На чужие голоса из двери выскочила Дильдор. И тут же вздернула свой голубой платок с плеч на голову, закрыла мелкие косички и лицо. И никто не увидел, как она сначала вспыхнула, почти восторженно, увидев Масуда, и как померкла тут же. Тихонько присела на одеяло рядом с матерью. Подняла глаза, увидела, что Масуд таращится на нее, и поправила нерешительным, как бы случайным прикосновением бутончик розы за ухом, заложенный туда, едва вскочила с постели. Может быть, Масуд не мог прийти один, а не терпелось, и поэтому он взял друзей? Эта мысль родилась и начала вызревать до того мига, как невысокий русский, в форме, сказал извиняющимся, но непреложным тоном: