Бессмертие

— Нет, теперешний. Он работает у него в газалкентском доме. Вчера отсюда направился в Ходжикент.

— Что говорит бай?

— За ним пошли…

— Так… Кто пошел за баем?

— Трошин. Есть просьба…

— Меры… — перебил Махсудов. — Какие меры приняли?

— Обыск во всех байских домах, здесь, в кишлаке… и еще просьба…

— Какая? — спросил начальник, расслышав с трудом. — Какая?

— Пошлите работников в ташкентский дом Нарходжабая. Нельзя медлить! Всеми жилками чувствую, что…

К шуму прибавился долгий, беспрерывный треск, и Саттаров испугался, что связь оборвется, но сквозь всплески трескучей бури донеслось:

— Я вас понял, сделаем. Шерходжу не нашли?

— Никуда не денется.

— Если он здесь, а не далеко, — сказал Махсудов, и снова затрещало, и снова утихло ненадолго, и сквозь осколки этого треска проломился растерзанный на клочки вопрос Махсудова: — Наш… верблюжонок… как? Что слышно?

— Хорошо! — закричал Саттаров. — Верблюжонок ваш завтра начинает занятия в школе. Школа открывается!

Он кричал еще какие-то слова и спрашивал, слышит ли Махсудов, и так и не понял, услышали ли его, потому что разговор, который, казалось, начал налаживаться, вдруг оборвался в хрипе. И в это время в кабинет вошел Трошин.

— Ну как?

— Нечем похвалиться, — Трошин был мрачен. — С одной стороны, вовремя пришли, с другой — все на свете отрицает бай. Вот акт обыска.

— Хм! Большие богатства!

— Как раз укладывал их в хурджуны. Похоже, на всякий случай. О Нормате он еще ничего не знает. Вот, попался с этим золотом и драгоценностями, а…

— Ладно, введите арестованного.

Бай вошел в длинном, почти до пят, зеленом чекмене, по-прежнему толстый, смерил ненавистным взглядом Саттарова, севшего за стол, и даже не посмотрел на Трошина, с которым только что пообщался. Узкий лоб, большая голова, приплюснутое лицо, задетое оспой, — все это было знакомо Саттарову, не раз видел он бая издали и вблизи, в дни былых праздников и расправ, да и в этом кабинете. Седина обрамила байскую тюбетейку. Но не было ни покорности, ни даже податливости, ни капли униженности в повадках Нарходжабая. Голову он держал чуть вскинутой и повернутой вбок.

— Большие богатства, — глядя в список, повторил Саттаров специально для него.

Грузным телом Нарходжабай качнул стул, на который опустился по знаку саттаровской руки, и усмехнулся:

— Не нищий.

— Да.

— Трудом наживал!

— Мы знаем каким.

— Каким? — огрызнулся бай, собрав морщины у глаз.

— Чужим.

— Люди на вас трудились, — прибавил Трошин.

— Пусть потрудятся на себя, — засмеялся, глянув на него, бай, — а я посмотрю, как у них получится!

— Видите, он всех, кроме себя, считает дураками, — сказал Саттаров товарищу, передавая ему листок для протокола допроса.

Трошин поставил рядом с собой чернильницу, а бай все еще усмехался, кривя рот.

— В Ходжикенте, — не сводя с него взора, начал Саттаров, — сегодня ночью арестован ваш работник Нормат. Он пытался убить ножом председателя кишлачного Совета. Не он ли и учителей убил?

Бай напрягся, усмешка соскользнула с его плоского лица, он дернул плечом, повертел шеей, как будто ему что-то было неудобно, начало резать, но сказал спокойно, даже с зевком:

— А я откуда знаю?

— Вы послали Нормата в Ходжикент?

— Ложь! — крикнул бай, пытаясь встать, но тут же уселся и расставил ноги, чтобы почувствовать себя прочнее. — Клевета!

Он заговорил тише, и даже усмешка снова обнажила пару золотых зубов во рту.

— Нормат… хе-хе… Он неблагодарный работник, я его выгнал!

— Это мы проверим, когда допросим Нормата, — сказал Саттаров.

Нарходжабай вздрогнул, рывком обратился к начальнику и, что есть мочи стукнув кулаком по столу, загорал:

— Что может сказать раб, которому прищемили хвост? Постарается бывшего хозяина втянуть, спрятаться за меня. Но я сказал вам — все это клевета!

— Тише! — прикрикнул и Саттаров. — Если еще позволите себе кричать да стучать, наденем наручники. Подумайте хорошенько. Есть возможность как-то облегчить свою участь, если чистосердечно раскаетесь, назовете сообщников. Заставите их оружие выложить. Снисхождение надо заслужить…

— Я не виноват. Мне не о чем вас просить.

— У вас есть вопросы, Алексей Петрович?

— Одного я не понимаю… Чем именно работнику Нормату мешал Исак-аксакал? За что Нормат решил его убить? Может, Нарходжабай это растолкует нам?

— Ничего не знаю, — ответил бай. — Мне плевать и на Нормата, и на вашего аксакала.

И теперь застыл, замкнулся, держа свою большую голову все так же высоко.

…Ночью Саттаров остановился у открытого окна. Луна тихо плыла по макушкам тополей. Ветер словно поднялся выше, и река успокоилась, шум ее утих и перемешался с шумом тополиной листвы. Взблескивали в отдалении горные пики, где-то там прятался Ходжикент.

Так или иначе завтра в кишлаке откроется школа. Зазвенит звонок. И вот какая мысль пришла этой полночью к Саттарову — а когда-нибудь, в том далеком и счастливом времени, когда школьные звонки будут безбедно трезвонить по всем кишлакам, вспомнит ли кто этот ходжикентский звонок, за который уже заплачено двумя жизнями?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ