Бессмертие

— Знаю. Я эту землю давно знаю, вдоль и поперек ногами исходил, на коне изъездил. Я ее люблю. Все на ней должно быть по справедливости. Вот поэтому я прошу: не будем показывать Талибу, что знаем про его ночной поворот…

— Это хорошо. В самый раз! Мне это по душе.

— Но… вы не очень-то рассчитывайте на самое лучшее, аксакал. Разные бывают родственники. Одни — по крови, другие — по духу.

— Да, да, понимаю, но думать не хочу. Молодой, уважаемый…

— Встретить его и надо с уважением.

— Найдем самый чистый дом, кормить вкусно будем, по-ходжикентски. Встретим, встретим! Как его зовут?

— Талиб, сын Обида.

— В Хумсане, тут, недалеко, я как раз туда ездил той ночью, когда Нормат чуть не убил мою Кариму, жил писарь, звали Обид. Кличку ему дали Обид-скандалист. Уж очень скандальный был, прямо не разговаривал с людьми, а грыз всех, чуть что. Не его ли это сын?

— Мало ли на земле Обидов?

— Нет, этот, говорят, в Ташкент уехал, где-то там работает секретарем, большим человеком стал. Доскандалился!

— Может, Талиб и сын вашего знакомого.

— Да он такой мой знакомый, как ваш родной брат!

— У вас веселое настроение, аксакал, а вон и представитель едет…

Трошин легко узнал в появившемся джигите коротенького и широкоплечего ночного всадника. Видно, отметил про себя Алексей Петрович, коня он вывел из двора ишана через укромную калиточку сзади, отъехал до висячего пешеходного мостика на краю кишлака, где речка сужалась, подмывая каменный крутой берег, а может быть, еще ниже спустился и где-то там нашел брод, надо выяснить…

— Если он в отца… — покачал головой «аксакал». — Тогда напустите на этого паршивца меня! Может, чего-нибудь для наших детей все же выудим. Не забудьте.

— Теперь вы лучше готовы к встрече, аксакал. Сам буду рад, если ошибаюсь, первый и больше всех, но рано нам от судьбы одних милостей ждать…

— Понимаю. Не слепой. Убийством двух первых учителей, молодых, замечательных ребят, враги сами постарались, открыли нам глаза!

В первый же день, едва начало вечереть, Масуд рассказал Трошину, что Обидий важничал необыкновенно, но это было не самое неожиданное. Среди его упреков — а он больше делал замечаний, чем смотрел и слушал, — прозвучало обвинение в том, что Масуд оскорбил чувство верующих, а это чревато…

— Чем?

— Многим! — сказал Обидий.

— А что вы имеете в виду? То, что я пел с камня рядом с ишаном?

— Ну да… Забрались на святое место со своим дутаром!

— Так ведь это в роще, а не в мечети. Какое святое место, что вы?! И люди с радостью слушали поспи. Была пятница!

— Хороша радость! Весь кишлак гудит против вас!

— Что-то я не слышал. А вы когда успели услышать? Вы же утречком приехали — сразу в школу… Когда?

— Я приехал вас ревизовать, а не вы меня! — ответил Обидий, мощно повысив голос, и Масуд внутренне улыбнулся: теряешься перед вопросами, которые ложатся поперек намеченной тобой дорожки. А намеченная дорожка была…

Ночь Масуд провел беспокойно: да и что же это такое? Написал письмо наркому, ждал помощи, а приехал Обидий! А может быть, и этот Обидий поможет чем-то? С паршивой овцы хоть шерсти клок… Пойти потолковать с ним, все же вместе учились, он знал и Абдулладжана и Абиджана, должен постараться ради них. Кишлак большой, нужны еще учителя, нужны школьные принадлежности, нужны… Перечислять только начни — не кончишь. А почему он сказал — я приехал ревизовать? Какая ревизия? Пойду спрошу. Рано, но ведь занятий в школе не отменишь, потолкуем до занятий.

Он постучался на рассвете в дом, где остановился Обидий, но хозяйка сказала, что гостя нет, должно быть, раньше всех встал и ушел куда-то.

— Куда?

— Не знаю.

Масуд зашел к «аксакалу» и при нем подивился странному поведению представителя.

— Ночью ушел к ишану, — уверенно решил «аксакал».

— И сейчас его дома нет!

— И сейчас там, у ишана. Это уже не похоже на то, что одни приветы привез… Трошину надо сказать.

— А если просто не спится, погулять пошел?

— Проверим сейчас.

— Как?

— Кого-нибудь пошлем в дом ишана.

— С чем?

Исак задумался, свел опущенные брови.

— Эх, хорошо бы вашу учительницу послать, Салиму. К женам ишана.

— Еще рано. Жены ишана дрыхнут, наверно.

— В кишлаках все рано встают. Салима пойдет к ним от сельсовета, с поручением… Важное поручение, давно пора сходить. От меня! Она сама уже на ногах?

— Конечно. Тетрадки проверяет. Помогает тете Умринисо в уборке.

— Я научу ее, как вести себя, что говорить.

Салиму они застали во дворе школы, с веником, оборвали ее работу, и за две минуты Исак-аксакал объяснил свой замысел. Во двор ишана пробраться не так просто. Его ворота — всегда настежь, но возле них сидят дервиши и сторожат вход день и ночь не хуже самой злой цепной стражи. Поэтому ишан и держит ворота нараспашку так безбоязненно. Лучше всего одеться в паранджу и выдать себя за родственницу кого-нибудь из жен ишана. Их четыре: Зебо — она старшая, хотя ей всего тридцать семь лет, Улфатхон, Иффатхон и Назика, самая младшенькая…

Салима повторила имена, спросила:

— Я же от сельсовета пойду, зачем мне паранджа?