Бессмертие

Приблизился пузатый коротышка в рваном халате с обвисшими, как сосульки с ташкентских крыш в редкие морозные дни, клочками грязной ваты, прохрипел:

— И лица не прячет. Пер-сик!

Салима вспомнила, что все еще держала чачван приподнятым, и теперь бросила его вниз и побежала к воротам внутреннего двора.

И вот она здесь, в этой недоступной для посторонней ноги обители. Три женщины, одна такая толстая, что две соседки ее казались худощавыми, сидели на ближайшей веранде и вышивали одеяла — красным шелком по желтому атласу. Из кухонной постройки доносились голоса и стук жестяной посуды: работницы готовили завтрак. А это, значит, и есть жены ишана. Не очень-то ишан давал им нежиться, уже вышивали на голодный желудок…

Салима сняла на руку паранджу и по кирпичным ступенькам поднялась на веранду.

— Здравствуйте, матушки. — Еще раз оглядела женщин, замерших с иглами в руках, пересчитала — одной нет. — А где она?

— Назика? — спросила толстая властным голосом, она была старшая. — Ты ее подруга, что ли?

— Да. Ой, какой красивый узор! Как будто солнце у вас в руках.

Похвала расположила к ней вышивальщиц, и одна наклонилась, сказала скороговоркой:

— Сходи посиди с Назикой. В своем доме лежит она, не выглядывает… Плохо ей! — и махнула рукой.

— Вы, как ангел, спустились с неба! — прибавила вторая.

— Я и есть ангел, — развеселилась Салима от ощущения своей удачи. — Пришла, чтобы увести вас в рай!

— Эй, не шути так! — крикнула Зебо.

Две других жены ишана, помоложе, расхохотались — и над словами гостьи, и над испугом старшей жены.

— Вон дом, — показала Зебо. — Иди, иди!

И принялась за вышивку.

В темной комнате, в самой глубине ее, на пестром одеяле лежала совсем ослабевшая юная женщина с темными, ввалившимися глазами. У нее даже не хватило сил приподняться, когда она увидела входившую к ней в свете, щедро хлынувшем сквозь открывшийся дверной проем, незнакомку в белом платье и такой бархатной безрукавке, словно белое платье было облито гранатовым соком. Назика заворочалась, пытаясь встать.

— Лежите, не двигайтесь!

Салима быстро подошла к ней, присела рядом, опустившись на одеяло, прижала ладонь к ее лбу.

— Да у вас жар?

Назика пугливо вцепилась в эту ладонь, не давая пошевелить ею, точно боялась, что в пальцах незнакомки сейчас появится нож или просто ее пришли задушить. Вот почему она так силилась встать — Салиме подумалось сначала, больная хотела поприветствовать гостью. Нет, она боялась. Кого? Наверно, ишана, который мог подослать кого угодно, чтобы расправиться за ее встречи с любимым. И Салима поняла, что ей надо быстрее представиться.

— Я из сельсовета, дорогая, — ласково сказала она. — Не бойтесь меня. Председатель, Исак-аксакал, велел поговорить с вами. А сама я учительница школы.

Салима почувствовала, как слабнут вцепившиеся в ее руку пальцы.

— Я пришла узнать, как вам живется.

— Спасибо, хорошо…

— Да чего ж хорошего! — с болью удивилась Салима. — Я слышала о вашем горе! Расскажите. Я вам помогу.

Она гладила волосы Назики и пальцы, ставшие совсем безвольными, а Назика смотрела в потолок, на который падало пятно яркого солнца, в комнату заглянул его луч.

— Ну, что вы молчите? Вы боитесь? Чего вы боитесь?

— Ишан меня заколдует.

— Вот вздор!

— Он так сказал.

— Стращает! И все. Вы слышали, что новая власть запретила мужчинам иметь по нескольку жен? Закон такой принят! А кто нарушает закон, того не минует наказание. Закон устанавливает порядок жизни, это не пустяк…

Назика долго молчала.

— Ну, как хотите, — сказала Салима, шевельнувшись. — Я тогда пойду, меня дети ждут.

И Назика снова вцепилась в ее руку, но теперь в этом не было испуга, была надежда, которую хотелось удержать.

— Пусть заколдует, пусть сгорю! — зашептала больная. — Так даже лучше… Я все вам скажу!

Она повернула лицо к Салиме, и из глаз ее выкатились и поспешили к подушке крупные горошины слез. Говорила она сбивчиво и быстро, не скупясь на лишние сведения, но как поток пробивает себе дорогу в камнях, так в сутолоке слов выстроился рассказ о ее короткой жизни, успевшей, однако, вобрать в себя столько горя.

Ей семнадцать сейчас. В тринадцать отец отдал ее в дар ишану. Он садовник в кишлаке Богустане, не слышали про такой? Лучший в мире кишлак! Недалеко отсюда… Отец — благочестивый. Очень. Думал, и дочке повезло. Она стала четвертой женой ишана, когда у того умерла старшая жена. Старшая теперь тетушка Зебо, а она четвертая. Но ишан с женами не живет. Он на вид только молодцеватый, а на самом деле… Назика даже прыснула, на секунду прервав рассказ.

— Я ничего не понимаю, но от него ребенка быть не может. И даже не в том дело, что старик, он чем-то болен. Поэтому — бездетный. И все его жены — бездетные.

Последние слова Назика проронила с какой-то особой грустью. Дело в том, что у нее есть любимый, парень из Богустана, Маликджан, с которым она вместе выросла. Он сюда приходил несколько раз под паранджой.

— Он мой настоящий муж, — твердо сказала Назика и вытянула руки по швам, словно приготовясь к казни: ведь и посланница из сельсовета могла запросто возненавидеть ее за такое. — Я от него беременна!