Бессмертие

Последние слова, означавшие, что бог велик, венчали любую молитву ишана и произносились иногда невнятной скороговоркой. Кабул похлопал в ладоши, но работники не спешили подносить чай, и он, матерно ругаясь, поднялся сам и вприпрыжку кинулся за чайником. Проводив его взглядом и прочистив пальцем оба уха, словно вытряхнув из них застрявшие слова мельника, ишан подумал, до чего мудры народ и время, недаром утверждающие от века: нет грязнее бая, чем бай из батрака! А где настоящие баи, где они? Перебиты, как дорогая фарфоровая посуда. Что же, будут пить и есть из глины… Вон как ты сам опустился, расселся в полутемном углу мельницы, дышишь мукой. Так что лучше помолчи, ишан.

Он вспомнил о свертке, который сунула ему утром стройная, как угадывалось даже под паранджой, молодка у ворот, и запустил руку в глубокий карман своей куртки. Узелок не поддавался, пальцы срывались, как когти старой птицы. Наконец он развязал материю, увидел бумажку вместо денег, удивился, развернул и прочел: «Жителю Ходжикента Салахитдину, сыну Джамалитдина. Ходжикентский сельский Совет приглашает вас явиться…» У него зарябило в глазах. Что за чертовщина! Начал сначала. Да, его приглашали. Были указаны число и час. Время хорошо рассчитали, ничего не скажешь. После утренней молитвы. Его! Ишана! В сельсовет!

Он прочел письмо в третий раз. Там еще стояла фраза о том, что он должен явиться обязательно и в указанный срок. Вот так.

А кто же эта молодка? Отдала и пошла во двор — это он увидел, оглянувшись. Может быть, и не молодка, а какой-нибудь переодетый Малик из Богустана? Нет, она же сказала натуральным женским голоском, очень красивым кстати: «Вот вам, дедушка ишан!» Может, она и не знала, что передает. Сказали — отнеси, она и принесла. Но кто она такая?

Отгадать это было невозможно, и ишан вернулся к вызову. Разве могли в благословенные прежние времена вызвать ишана? Куда? Только куда-нибудь высоко, в верховную улему, к духовным правителям, а здесь, в кишлаке?! И вот, вызвали. Все, казавшееся нерушимым, вечным, лопалось как мыльный пузырь.

Перед глазами снова вырисовался образ этого избитого дервишами парня в парандже. От него понесла Назика! Работница говорила — просит то остренького, то соленого. Всех накажет господь! И Назику, и эту женщину, сунувшую ему сегодня сельсоветскую бумажку вместо обычного червонца, и богустанского Малика. Всех! Испепелит. Замучает в аду, где коптят и коптят горящие дрова над котлами с раскаленной смолой, где…

Чем страшнее воображал ишан адские муки своих обидчиков, тем меньше верил, что это когда-нибудь сбудется. Ах, самому бы выстегать их кнутом, выколоть им глаза, рука не дрогнула бы. Перебирая короткими пальцами прядки своей бородки, стриженной клинышком, он припомнил, что такой же вызов из сельсовета пришел однажды Нарходжабаю, а потом самого уважаемого человека в округе пустили по миру, конфисковали все его земли и воды… Вот о чем надо думать! Неужели дошла очередь до него? До ишана?

Обозлившись вдруг на эту бумажку, на эту женщину, которую он беспощадно накажет рано или поздно, отыщет и накажет, а если ошибется, если другую — то все равно, все они — гнусные, грешные, неблагодарные твари, невелика беда в такой ошибке, Салахитдин-ишан чуть не порвал казенный листок. Порвать, забыть, покончить с этим! Но, тотчас остыв, поусмехался над собой. Ну, и чего он добьется? Напишут еще одну такую бумажку и пришлют еще раз. И явится с ней не кто-нибудь, а милиционер. Возможно, сам Батыров, будь он проклят. Чем все кончится? Известный ишан Салахитдин будет опозорен.

Нет, вера учит, жизнь учит, что от позора во всех случаях надо беречься.

Работники Кабула, вероятно, даже не грели чая, мельник сам, ругаясь, раздувал самовар, а мысли ишана мчались быстро, молниеносно меняясь. Ишан о многом успел подумать, многое перебрать в уме и подольше остановился на Талибджане Обидии.

Все время ему казалось, что этот человек привез из Ташкента важные новости. Важными же были только те новости, которые говорили о скором конце власти Советов. Но Талибджан, о приезде которого сообщил один человек, доставивший муку на мельницу, а ему передал кто-то другой — своя почта работала еще исправно, слава аллаху, так, например, они раньше других узнали об аресте Нарходжабая, — так вот, важный представитель наркомата Талибджан вежливо и спокойно предупредил, что надеяться на это глупо и бессмысленно. Ждать скорого конца, крушения беззаконной власти голытьбы глупо.

Да, Советы держатся крепко, уходя корнями в народ, а это, как известно, глубокая и надежная толща. Может быть, бездонная. За нее и надо бороться. Надо умерять свое нетерпенье, быть добрее и покладистей с простыми людьми, завоевывать их симпатии. Если хотите, лаской. Справедливостью, которую люди ищут со времени сотворения мира. Помощью — и словом и делом.

В общем-то, умные люди всегда так твердили. Неужели представитель прибыл из Ташкента, чтобы повторить это?