Бессмертие

— Кто? — Фатима-биби вновь задергалась в хриплом хохоте. — Еще наплачешься. Немедля вон!

Дильдор бежала по саду, а в висках стучало все сильнее. Как молотками били. Каждый удар отдавался нестерпимой болью. Ничего… Сейчас увидит Масуда и все ему расскажет. Все. И про то, что Шерходжа приходил домой. И про то, что наказал ей следить за учителем. За Масудом. Смех, ей-богу! То, что она пошла учиться, — это грех, а это разве не грех? Давать такой наказ сестре — это не грех? Грозить — не грех?

Сейчас увидит Масуда…

Но Масуда не было там, где она должна была увидеть его. Время шло, а он все не приходил. Из рощи доносились музыка и песни. Люди веселились, и он, наверно, веселится с ними. Все веселятся. Дильдор прислушалась — она сразу услышала бы и узнала его голос, но не слышала, как ни напрягалась. Где же он?

Она ходила взад-вперед у арыка, по которому едва текла слабая осенняя вода. Предзимняя. Скоро затихнет, замерзнет. Ноги устали. Дильдор остановилась и ждала.

Не пришел. А ведь было… Было, что она плакала на его груди счастливыми слезами. Были взгляды сегодня… И слова, каждое из которых значило больше, чем сказано.

А может быть, ты ничего не понимаешь в жизни, девочка? Вот стоишь, щупаешь в ушах свои любимые серьги с изумрудными камешками. Нацепила браслет с рубином. Все для него, для учителя. А его нет. И не видно и темноте твоего атласного платья, огненного при свете дня. Для него надела… А он не пришел.

В темноте сада шевелились ветки, будто кто-то ходил. Дильдор оборачивалась на каждый шорох, но ничего не видела. В темноте сада увидеть трудно, все в нем сгустилось, и деревья, и ветки, и сам мрак. Мрак ночи. Снова ночь заполняла жизнь…

— Дильдор!

— Масуд!

Она едва удержалась, чтобы не кинуться, не прильнуть к нему. Наверно, оттого, что, испугавшись, схватилась за сердце, и это остановило.

— Вы всегда… так неожиданно… Ну вас! Вы пугаете меня.

— Здесь больше никого нет?

— Опять? — спросила она, и каждый звук сразу отяжелел, еле выговорила.

— Вы были дома?

Он не видел, что она переоделась. И голос его, без единой живой, теплой нотки, звучал откуда-то сверху. Когда она одевалась, то чаще видела в зеркале его, чем себя. А на себя смотрела разве только для того, чтобы вообразить, как едва дотянется ему до плеча, и смеялась. И пела. Это было давно, сто лет назад. Это было в другой жизни.

— Да, была, конечно, — ответила она, пригнувшись и съеживаясь.

— Шерходжа не приходил к вам?

— Шерходжа? — Она распрямилась и как будто вытянулась, стала вровень с ним. — Приходил.

Все равно она скажет ему все. Скажет и уйдет. Куда? Еще не знала.

— Когда? — допрашивал он.

— В тот раз… За несколько минут до вас, до того, как вы пришли. Я и прогнала вас, потому что боялась, что он вернется… У него — оружие.

— Я знаю.

— Незадолго до обыска… когда вы тоже были у нас… того самого обыска… Шерходжа унес из сундука матери тяжелый узел и такую же коробку, как вы нашли. Ваш русский… Только не пустую унес, а тяжелую… Это он убил первых учителей.

— Вы знали?

— Я так думаю сейчас… Потому что он велел мне следить за вами и обо всем рассказывать ему.

— Почему вы мне не сказали раньше!

Это было не вопросом и не упреком, это просто вырвалось у него как сожаление.

— Не могла… Он мой брат. А сейчас говорю.

— Вы знали, где он прячется?

— Говорили, в горах.

— Он жил у мельника.

— А! — вскрикнула Дильдор. — Замира его невеста… И мать ходила туда…

— Если бы раньше! Если бы раньше…

— Масуд! Вы говорите со мной, как чекист, а не… — Она заплакала, но уже не решалась прислониться к нему.

— Я?

— Да!

И тогда он сам шагнул к ней, и обнял, и прижал к себе, повторяя:

— Дильдор, Дильдор… Верьте мне, верьте! Любимая моя… Я буду с вами, всегда, всю жизнь. Я хотел бы крикнуть об этом на весь мир. Чтобы горы затряслись, так громко я хотел бы об этом крикнуть. Вы смелая, самая смелая и чистая девушка в этом мире. Мы будем счастливы!

А Дильдор плакала не затихая и спрашивала его:

— Кто вы? Учитель или чекист?

— Я ваш суженый. Я человек новой жизни… Мы будем вместе. Вы хотите этого?

— Да.

— Идемте со мной.

— Зареванная? Вот такая? Вам надо идти? Бегите! Я знаю, вас ждут дела… что-то важное вас ждет. Бегите, — повторила она. — А я буду ждать вас еще. Здесь. Вы придете?

— Через пять минут. Успокойтесь, родная, дорогая моя, самая лучшая на земле.

— В Ходжикенте хотя бы, — перестав плакать, улыбнулась она.

— Нет, на всей земле!

Ей больше ничего не надо было, и она опять попросила:

— Бегите.

— Я сейчас…

Вот когда он пожалел, что не послушался друга и не взял с собой никого. Он спешил, а Кадыр-ака убирал посуду с загроможденных ею сури «красной» чайханы. Сказать бы ему: «Потом уберете!» Сейчас бы оставил его с Дильдор. Но не надо обманывать себя. Он пошел один, потому что надеялся увидеть Дильдор. Конечно, она должна была давным-давно уйти от арыка, где они условились встретиться, но она ждала его.