Бессмертие мистера Голдмена

- Я помню… Боб… я прекрасно помню его светлые волосы, которые он всегда зачесывал назад. В кармане его рубашки все была такая маленькая расческа, которую он широким жестом вытаскивал перед девчонками и принимался расчесывать волосы, пародируя героя какого-нибудь фильма. Они хихикали и строили ему глазки. Это, конечно же, придавало ему еще большей уверенности. Они видели в нем «самого лучшего парня на свете», и к тому возрасту, как в наших телах начали бунтовать гормоны, каждая из них мечтала прогуляться за ручку с Майклом, чтобы весь приют видел, какая она крутая девчонка.

Я не привык совать нос не в свои дела, Боб, но несколько раз я видел, как он прижимал этих девчонок в мужском туалете и тискал их грудь, которая только-только начинала расти. Этому парню все сходило с рук, а мне - нет… Я не раз получал за свое любопытство. Чаще всего это были именно те самые прихвостни, реже - сам Майкл. Когда он сам брался за дело, то это обязательно должно было быть публично, чтобы как можно больше народу видело, какой он крутой, и что с ним лучше не связываться.

«Эй, малыш Иззи! Скажи-ка нам, почему ты обрезанный?» - эта фраза отпечаталась в моей памяти, как фермер ставит клеймо на свой скот. - «Эй! Давай же! Покажи его нам! Покажи-ка своего малыша! Мы все хотим посмотреть на него…»

Как я уже говорил, я был слабым и не мог дать отпор обидчикам. Я помню, как было холодно моим ногам, когда один парень из шайки Майкла держал меня за плечи, а другой стягивал с меня штаны и нижнее белье. Я помню… Боб… я помню лица каждого, кто был при этом. Лица, которые смеялись и показывали на меня пальцем… я помню хихикающих девиц, которые готовы были лопнуть от смеха… я помню… Господи… я помню Майкла Уиллиса, и деревянную линейку в его руках… линейку, которой он избивал детей, отказывающих подчиняться его прихотям… линейку, которая оставляла не теле красные жгучие следы, и тонкие ссадины, если бить ребром…

«Спой- ка нам, малыш Иззи! Спой нам! Девочки хотят послушать твой чудесный голосок. Ну, что же ты? Только посмотри, как ты себя ведешь! Надо тебя проучить, верно, ребята?»

Все соглашались… Я помню… холодный пол… я лежу на холодном полу и чувствую, как меня бьют по спине, и все это потому, что я отличался от других детей. Все потому, что я был обрезанным, а они нет…

Мы росли, Боб… рос я… прошли годы, и я покинул приют. Я стал юношей, затем мужчиной. Я почувствовал, как детская хандра потихоньку отпускает мое тело, и с каждым днем мои мышцы становились все сильнее… я вырос, Боб… вырос… но детские страхи, насмешки…

Нет… они преследовали меня… они являлись ко мне по ночам, в моих кошмарах, повторяющихся ночь за ночью. Перед глазами мелькали лица… перед глазами маячил Майкл Уиллис со своей линейкой.

«Спой- ка нам, малыш Иззи! Давай же! Покажи его нам!»

Я жил, но его голос, доносившийся из детских лет, вскармливал ненависть и жестокость в моей душе. Я был спокойным человеком. Вежливый, образованный библиотекарь. Я улыбался людям, в тот момент, когда моя душа плакала. Я смотрел на детей, на их счастливые улыбки, и вспоминал улыбки тех, кто смеялся надо мной. День за днем, Боб… это тянулось бесконечно… но я держал себя в руках… жизнь в приюте научила меня быть сильнее.

Когда мне было двадцать семь, библиотеку закрыли, а в другую меня никак не хотели брать, и мне пришлось искать себе новую работу. После нескольких месяцев поисков, я стал почтальоном. Мне нравилась эта работа, Боб… честно… я любил ее. Я ходил по городу, слушая любимую музыку. «Пожалуйста, мэм. Ваша утренняя газета», - говорил я старушкам, которые ждали моего прихода. Они улыбались мне и говорили, что я очень хороший человек, и мне это нравилось. Здесь я почувствовал себя самим собой. Здесь, я был нужным. Здесь, я был настоящим…

Близилось Рождество. Я не помню, какой это был год, но, кажется, две тысячи пятый. Да, наверняка… Был вечер. Тихий вечер сочельника. Я заглянул в свой график, и обнаружил в нем незнакомый адрес, по которому еще ни разу не относил, ни писем, ни посылок. Я направился прямиком туда. У меня было прекрасное настроение в тот вечер, Боб… прекрасное… я помню, как мне нравилось смотреть на кружащийся снег, подсвеченный уличными фонарями. В наушниках играла какая-то симфония. Я не помню, какая именно, но мне очень нравилась классическая музыка. Она была божественной.

Я шел, и снег хрустел под моими ногами. Я был один, Боб, но мне было уютно в моем одиночестве. Мне никто не был нужен, и когда другие люди разделяли вместе со своей семьей праздничный ужин, я просто сидел в своей коморке, зажигал несколько свечей и в тишине съедал свой обычный рацион. И мне было хорошо…