Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

Однажды после второго звонка трубку снял ее муж, Реверенд Джеймс Паллум, и, не поздоровавшись, принялся кричать: «Они хотят гарантий, что получат денежную компенсацию. И пока кто-нибудь не заключит договор или не зафиксирует все это на бумаге, они не станут больше ни с кем разговаривать. Все получили какую-то компенсацию, кроме них, а ведь она была их матерью. Им просто все это не нравится. Для моей жены это был действительно долгий путь, и она действительно его прошла. Раньше она хотела лишь, чтобы больница Джона Хопкина выразила уважение ее матери и объяснила Деборе все про эти клетки, чтобы она поняла, что произошло с ее матерью. Но они не замечают нас, и это сводит с ума». И он бросил трубку.

Через несколько дней, спустя десять месяцев после нашего первого разговора, Дебора мне позвонила. Когда я сняла трубку, она воскликнула: «Отлично, я поговорю с тобой!» Она не представилась, да этого и не требовалось. «Если я сделаю это, ты должна пообещать мне кое-что, — сказала она. — Во-первых, раз моя мать так известна в истории науки, ты должна будешь всем говорить ее настоящее имя. Она никакая не Хелен Лейн. Во-вторых, все всегда говорят, что у Генриетты Лакс было четверо детей. Это неправильно, их было пять. Моя сестра умерла, но это не причина не писать о ней в книге. Я знаю, что ты будешь рассказывать всю историю Лаксов, и там будет и плохое, и хорошее по поводу моих братьев. Тебе предстоит все это узнать, это меня не волнует. А вот что меня волнует — ты выяснишь, что случилось с моей матерью и сестрой, потому что мне нужно все это знать».

Она глубоко вздохнула и рассмеялась.

«Готовься, девочка. Ты представления не имеешь, во что сама себя втянула».

Я встретилась с Деборой 9 июля 2000 года в Балтиморе, в районе под названием Феллз-пойнт, в гостинице с полупансионом на углу мощеной булыжником улицы неподалеку от балтиморской гавани. Увидев меня, стоявшую в холле в ожидании ее, Дебора ткнула пальцем в свои волосы и сказала: «Видишь? Я седая, детка, потому что тревожусь в одиночку насчет нашей матери. Вот почему я не хотела говорить с тобой весь этот год. Я поклялась, что никогда больше ни с кем не заговорю о ней». Она вздохнула. «Однако вот… надеюсь, я не пожалею».

Дебора оказалась крепкого телосложения — ростом около пяти футов [152,4 см] и двухсот фунтов [90,72 кг] весом. Плотные, угольно-черные завитки ее волос были длиной меньше дюйма [2,5 см], и только несколько прядей естественной седины окружали ее лицо, будто обруч для волос. Ей исполнилось пятьдесят, но она казалась одновременно и старше, и младше лет на десять. Гладкая светло-коричневая кожа была испещрена крупными веснушками и ямками, а озорные глаза излучали свет. На ней были брюки капри и кеды. Она медленно шла, перенося большую часть своего веса на алюминиевую палку.

Дебора прошла за мной в мой номер, где на кровати лежал большой плоский пакет в яркой цветочной упаковке. Я пояснила, что это подарок ей от Кристофа Ленгауэра — молодого исследователя рака в больнице Хопкинса. Несколькими месяцами раньше он связался со мной по e-mail после того, как прочел мою статью в журнале Jons Hopkins Magazine о встрече с мужчинами семьи Лакс. «Мне так неловко перед семьей Лакс, — написал Ленгауэр. — Они заслужили лучшего».

По его словам, на протяжении всей своей карьеры он ежедневно работал с клетками HeLa, и теперь история Генриетты и ее семьи не выходит у него из головы. Будучи аспирантом, он использовал HeLa при разработке так называемой флюоресцентной гибридизации in situ, известной также как FISH, — техники окраски хромосом разноцветными флюоресцентными красителями, которые ярко светятся в ультрафиолетовых лучах. Опытный глаз увидит в FISH подробную информацию о ДНК человека. Для неспециалиста это просто красивая мозаика окрашенных хромосом.

Кристоф вставил в рамку фотографию размером четырнадцать на двадцать дюймов [35×50 см] с изображением хромосом Генриетты, раскрашенных с помощью FISH. Фотография была похожа на снимок ночного неба с разноцветными светлячками, сверкающими красным, синим, желтым, зеленым, пурпурным и бирюзовым цветами.

«Я бы хотел немного рассказать им о том, что значит HeLa для меня как для молодого исследователя рака и как сильно спустя годы я благодарен им за этот дар, — написал он. — Я не представляю больницу Хопкинса, но являюсь ее частью. В каком-то смысле я даже хотел бы принести официальные извинения».

Дебора бросила на пол свою черную вышитую сумку, разорвала оберточную бумагу на фотографии, подняла фотографию и принялась рассматривать ее перед собой на вытянутых руках. Она не произнесла ни слова, только выбежала через застекленные створчатые двери в небольшой внутренний дворик, чтобы увидеть картину в лучах заходящего солнца.