Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

Дебора и Захария еще не подошли, и я прислонилась к дальней стене, разглядывая врача в зеленом, стоявшего на коленях в молитве перед статуей, в то время как другие люди потирали большой палец на ноге Иисуса, проходя мимо к зданию больницы, даже не глядя на статую и не замедляя шаг. Несколько человек остановились, чтобы записать молитвы в огромные книги, лежавшие на деревянной подставке рядом со статуей: «Дорогой Отец небесный, если есть на то твоя воля, позволь мне поговорить с Эдди, этот раз будет уже последним». «Пожалуйста, помоги моим сыновьям справиться с их пристрастиями». «Прошу тебя найти мне и моему мужу работу». «Боже, благодарю тебя за то, что дал мне еще один шанс».

Я подошла к статуе, стуча каблуками по мрамору, и положила руку на ее большой палец. Никогда прежде я не подходила к Иисусу так близко для молитвы. Внезапно позади меня возникла Дебора, шепча: «Надеюсь, на этот раз Он был на нашей стороне». Ее голос звучал совершенно спокойно, без обычного нервного смеха.

Я ответила, что тоже была на ее стороне.

Дебора закрыла глаза и начала молиться. Затем за нашей спиной появился Захария и утробно хихикнул.

«Он теперь уже ничего не может сделать, чтобы вам помочь!» — воскликнул Захария. С последней нашей встречи Захария набрал вес, а в плотных серых шерстяных штанах и толстом синем пальто казался еще больше. Черные пластиковые дужки его очков так плотно сидели, что оставляли глубокие вмятины на голове, однако он не мог позволить себе купить новые.

Посмотрев на меня, Захария произнес: «Сестра моя вовсе спятила, раз не хочет за эти клетки денег».

Дебора сделала круглые глаза и стукнула его палкой по ноге, сказав: «Веди себя хорошо или не пойдешь смотреть клетки».

Захария перестал смеяться и последовал за нами к лаборатории Кристофа Ленгауэра. Через несколько минут Кристоф прошел через холл здания и с улыбкой направился к нам, протягивая руку. Ему было тридцать с небольшим. Пышная русая шевелюра. Одет он был в идеально потертые синие джинсы и синюю клетчатую рубашку. Пожав руку мне и Деборе, он протянул руку Захарии, однако тот не шелохнулся.

«Ладно, — произнес Кристоф, глядя на Дебору, — должно быть, вам очень тяжело прийти в лабораторию больницы Хопкинса после всего того, через что вы прошли. Я действительно очень рад видеть вас здесь».

Он говорил с австрийским акцентом, который заставил Дебору наморщить брови, когда Кристоф отвернулся нажать кнопку вызова лифта. «Я подумал, что мы начнем с морозильной камеры, где я смогу показать, как мы храним клетки вашей матери, а затем можно пойти посмотреть их живьем в микроскоп».

«Прекрасно», — ответила Дебора, как будто он предложил нечто совершенно обыденное. В лифте она прижалась к Захарии, одной рукой опираясь на свою палку и держа в другой потертый словарь. Когда двери лифта открылись, мы гурьбой последовали за Кристофом через узкий длинный холл, стены и потолок которого вибрировали, издавая низкое гудение, пока мы шли. «Это система вентиляции, — крикнул Кристоф. — Она всасывает все химикаты и клетки и выводит их наружу, чтобы нам не приходилось их вдыхать».

Он кинулся открывать дверь своей лаборатории и широким приветственным жестом предложил нам войти. «Вот здесь мы храним все свои клетки», — крикнул он, стараясь перекричать оглушающий механический гул, из-за которого слуховые аппараты Деборы и Захарии заскрежетали. Захария резко поднял руку и выдернул аппарат из уха. Дебора отрегулировала громкость своего устройства и прошла мимо Кристофа в комнату, где от стены до стены друг на друге стояли белые морозильные камеры, шумя, как море стиральных машин в промышленной прачечной. Она бросила на меня взгляд широко открытых, испуганных глаз.

Кристоф потянул ручку белого морозильника высотой от пола до потолка; тот с шипением открылся, выпустив в комнату облако пара. Дебора закричала и, отпрыгнув, спряталась за Захарию, который стоял с невыразительной миной, засунув руки в карманы.

«Не беспокойтесь, — прокричал Кристоф — это не опасно, это просто холод. В этих морозильных установках не минус двадцать по Цельсию, как в морозилках у вас дома, здесь минус восемьдесят. Вот почему, когда я открываю их, наружу вырывается пар». И он сделал Деборе знак подойти поближе.

«Он полон ее клеток», — пояснил Кристоф.

Дебора отпустила Захарию и подошла чуть ближе, пока ледяной ветер не ударил ей в лицо, да так и застыла, разглядывая тысячи пластиковых пробирок в дюйм [2,54 см] высотой, наполненных красной жидкостью.

«О Боже! — ахнула она — Поверить не могу, что все это — моя мать».

Захария смотрел молча.

Тем временем Кристоф подошел к морозильнику, вытащил одну пробирку и показал на надпись сбоку: HeLa. «Здесь внутри миллионы и миллионы ее клеток, — сказал он, — может быть, миллиарды. Они могут тут храниться всегда. Пятьдесят лет, сто, даже больше, потом их просто оттаивают, и они начинают расти».