«В первом часу ночи на 21-е сего июня во двор казенного винного склада в гор. Уфе проникли до пятнадцати молодых людей и, схватив сторожей, заткнув им рты и угрожая револьверами, ворвались в кладовую, откуда похитили на днях полученные складом 92 револьвера системы «Браунинг», 7375 патронов, 52 кобуры и скрылись… По опросу очевидцев, грабители действовали крайне уверенно и шли прямо в те места, где хранилось оружие, и брали из многих ящиков лишь те, в которых было оружие. Эта осведомленность наводит на мысль, что в числе служащих склада могли быть лица, способствовавшие этому нападению. Розыск грабителей и судебное следствие производятся…»
Розыск этот ни к чему не привел, хотя на ноги была поднята вся городская полиция, все дворники и даже добровольцы из черной сотни, всегда охотно помогавшие властям в их борьбе с революцией.
Еще до возвращения Мызгина Густомесову стало известно, что квартира на первом этаже их дома освободилась и что хозяйка сдала ее анархистам. Те, по всему, приступили там к организации своей химической лаборатории, но действовали не очень конспиративно. Как бы не провалились сами и не провалили других!
Владимиру вспомнилось предупреждение Литвинцева на этот счет, и он встревожился. Когда вернулся Мызгин, анархистская лаборатория уже действовала вовсю. В любое время суток туда входили и оттуда выходили какие-то люди Что-то приносили, что-то уносили. Потом в разных концах города рвались чьи-то бомбы. С ними группа Миловзорова попыталась штурмом овладеть местным банком, но то ли бомбы получились плохие, то ли стража оказалась на высоте, только ничего из этой затеи не вышло, и все нападавшие очутились в тюрьме.
Как быть с таким соседством? С кем посоветоваться?
Литвинцева нет. Кадомцевых нет. В партийный комитет нет явки.
— Будем работать, — сказал он Мызгину. — Пока не познакомимся с полицией или сами взлетим на воздух. Другого выхода пока не вижу.
И принялся собирать новую македонку
Не доехав до Уфы верст десять, Гузаков сошел на маленькой пригородной станции и отправился в город пешком. Как всегда в последнее время, он очень спешил, но благоразумие и опыт взяли верх: нужно быть осторожным. Десять верст для его молодых крепких ног — не расстояние, зато он минует вокзал и тамошних завсегдатаев-селедочников, при одном виде которых у него начинают чесаться руки. А это нехорошо. И вообще лучше не встречаться с этими господами. Береженого, как говорится, сам бог бережет…
Долгий летний день подходил к концу, жара спала, и после обессиливающей вагонной духоты здесь, среди полей и лесов, вновь дышалось легко и свободно. Неприметный, густо заросший подорожником проселок весело взбегал с пригорка на пригорок, легко перепрыгивал через ручьи и мелкие каменистые речушки, прихотливо огибал небольшие крестьянские поля и доверчиво нырял в таинственный зеленый полумрак встречавшихся на пути лесков.
Уже зацветала липа, от распаренных берез тянуло полузабытым банным духом — благодать! Михаил снял пиджак, кинул его под одиноко стоявшую березу, а сам распластался рядом на траве. Хорошо! Хорошо, что Ивану Кадомцеву потребовалось послать надежного человека в Уфу. Хорошо, что он опять выбрал его. Хорошо, что он знает, как исполнить все его поручения. Хорошо, что он снова увидит свою Марию…
Редко, ох как редко выпадает ему такое счастье. Но на этот раз он пробудет в Уфе целую неделю, и, значит, всю неделю они смогут быть вместе. Впрочем, не всю, конечно, а только по вечерам, потому что днем он будет занят своими делами, а она — своими. Но зато уж вечера и ночи будут их. Хотя летом они всегда такие короткие…
Вспомнив о делах и живо представив встречу с любимой девушкой, Михаил и сам не заметил, как опять оказался на дороге.
В город он пришел к заходу солнца, как того и хотел. Поплутав по тихим окраинным улочкам, вышел на ту, где находилась известная подпольщикам «девичья коммуна», и, высмотрев нужный дом, остановился закурить. Пока сворачивал самокрутку и прикуривал, успел осмотреться: «хвоста» нет, занавеска на левом окне полуспущена, а на крыльце стоит все то же ведерко со шваброй: условный знак, что квартира вполне «здорова».