Бессмертники — цветы вечности

На какое-то время деятельность всех дружин практически была парализована. Достаточно было сойтись двум-трем боевикам, чтобы разгорелся спор. Одни утверждали, что решение съезда о роспуске всех дружин глубоко ошибочно и навязано партии меньшевиками. Другие, ссылаясь на то, что Ленин голосовал против меньшевистской резолюции, требовали игнорировать указание съезда и по-прежнему выполнять роль боевого авангарда своих партийных организаций. Третьи сомневались, пойдут ли на такое нарушение устава сами партийные комитеты. Четвертые, приводя примеры безобразного поведения мелких, отбившихся боевых отрядов, принципиально настаивали на их немедленном разоружении и объявлении вне закона; что же касалось дружин, созданных непосредственно при комитетах и действовавших под их руководством, то об их роспуске не могло быть и речи. Встречались среди спорщиков и такие, кто без устали кричал, что партия предала своих боевиков, а раз так, то полагаться теперь нужно только на самих себя. Одни из таких крикунов со временем находили себе место среди анархистов и эсеров, другие мелкими группами рассеялись по всему Уралу, безо всякой пользы для дела погибая в случайных стычках с полицией и местным населением.

Иван Кадомцев старался избегать всех этих шумных, но в общем-то бесполезных споров. Для него вопрос был ясен. Своим товарищам он говорил:

— Будем руководствоваться решением уральского партийного совещания, ибо мы — часть этих организаций. Как они согласуют это с Центральным Комитетом, им виднее. А от всего попутного, стихийного, неуправляемого будем освобождаться. Я думаю, это будет совершенно по-партийному.

Между тем условия работы все усложнялись. Партийные и боевые организации буквально мучил денежный голод. И это понятно, ведь расходов требовалось все больше и больше. Многих товарищей приходилось теперь не только снабжать фиктивными документами, но и длительное время содержать на нелегальном положении или даже отправлять за границу. Все труднее и труднее становилось находить и снимать явочные квартиры, помещения для складов и типографий, иметь своих среди судебных и тюремных чиновников. Нельзя было не думать и о тех, кто сидит в тюрьмах, об их семьях, зачастую очень нуждавшихся в материальной поддержке. А сколько средств съедали одни поездки — агентов, связных, развозчиков литературы и оружия, делегатов! Ставшие регулярными общеуральские конференции и совещания тоже требовали немалых расходов. А денег не было.

Время для новых экспроприации было совершенно неподходящим. Но другого выхода не было. И Михаил начал готовить экс.

Глава двадцать седьмая

— Куда я попал, что это за страна? — потрясая кулаками, кричал на своих подчиненных полковник Ловягин. — Все мы с вами сидим на пороховой бочке! Мало того — живем под прицелом сотни револьверов, которыми в один час можно изрешетить всю нашу полицию. Вот я и спрашиваю: что это за страна? Куда я попал? Кого мне за это благодарить?

— На Урал попали, господин полковник, — сочувственно вздохнул ротмистр Леонтьев. — А благодарить некого, разве что — революцию?

У полковника не было никаких оснований не верить своему помощнику, тем не менее такое объяснение его не устроило. Покричав еще, он обрушил на стоявших перед ним офицеров управления целую дюжину самых противоречивых распоряжений и, сказавшись занятым срочными делами, заперся в своем кабинете.

«Собачья жизнь, — возвращаясь к себе после этого разноса, невесело думал Леонтьев. — Хорошо еще, что Сатка — не пригород Уфы, а то бы эта история с динамитом стоила мне карьеры…»

История с револьверами произошла не в Сатке, а как раз в Уфе, однако он сумел так поставить дело, что все шишки повалились на общую полицию и ее начальника Бухартовского, что, между прочим, было молчаливо, но по достоинству оценено полковником. Зато игра с Кадомцевым была проиграна им самим, только им, и тут он, не возражая и не оправдываясь, принимал всю вину на себя.

Эразм Кадомцев, вернувшись после долгой отлучки в Уфу, жил открыто, не скрываясь, в доме своих родителей. Давняя мысль о военной руке, умело направлявшей всю партизанскую войну местных боевых организаций, возникшая в ходе следствия по делу эксов в Деме и на Воронках, теперь опять не давала Леонтьеву покоя. Правда, тогда, прошлой осенью, он здорово оскандалился, приказав арестовать какого-то офицера и его невесту. Но если это было лишь какое-то глупое, нелепое, необъяснимое недоразумение? Если люди его тогда что-то бездарно напутали и своей глупостью испортили ему все дело?

По собранным им справкам получалось, что накануне ограбления почтовых поездов Эразма Кадомцева в Уфе не было. Уезжал на лечение с братом Мефодием на кавказские воды! Но это — слова! Разве сам он, к примеру, не может распустить о себе слух, что вызван по делу в Департамент полиции в Петербург, а в это время совершенно инкогнито распутывать здесь, в Уфе, какое-нибудь очень хитрое дело? Как вот это, с братьями Кадомцевыми?