Бессмертники — цветы вечности

Иван высвободил наконец руку и, тяжело дыша, откинулся на высокую спинку лавки. В замешательстве, не найдясь как ответить на окрик, стал осматриваться. Вокруг царило напряженное молчание. Сидевшая напротив пожилая крестьянка, бесконечно крестясь, торопливо разворачивала узелок с деревенской снедью, — денег, по всему, у нее не было. На соседней лавке насмерть перепуганная старуха лихорадочно засовывала под сиденье хнычущих ребятишек, должно быть, внучат. Успокоившийся сосед, обшарив карманы, высыпал на стол горсть зеленоватых медяков — весь свой наличный капитал. Большие рабочие руки его дрожали, бледный бескровный рот кривила едкая усмешка: «Вот вам… для вашей революции… Вот вам… для вашего пролетариата… сукины дети…»

И тут с Иваном что-то произошло. Мгновенный восторг остыл, радость погасла, уступив место сомнению и глухому растущему раздражению. «Что здесь происходит? — спросил он себя растерянно. — Эти жалкие гроши — для революции? Отнятые у рабочих, у старух, у детишек? Что на них купишь? И вообще — по какому праву, по чьему глупому приказу?..»

Тем временем один из налетчиков, держа в руке кожаную сумку, двинулся вдоль прохода. Пассажиры молча доставали тощие бумажники, помятые рублевки, последнюю мелочь, и все это с одинаковым безразличием моментально исчезало в сумке. Протестующих и сопротивляющихся не было: когда у твоего виска холодно чернеет дуло револьвера, охота говорить пропадает…

Чем больше Иван вслушивался в шелестящие вокруг шепоты, чем пытливее всматривался в лица людей, тем решительнее росло в нем это его раздражение. Раздражение сменилось разочарованием, разочарование — злостью.

Сборщик «пожертвований» между тем приближался. Рука Ивана, сжимавшая в кармане рукоятку револьвера, стала горячей от напряжения. Что это за спектакль? От имени какой революции действуют эти сосунки? Во имя какого пролетариата грабят простой народ? В вагоне третьего класса баре, как известно, не путешествуют, их надо искать в первом, а там бывает много офицеров. Против настоящих врагов революции кишка, выходит, тонка, а на беззащитный народ поднять руку смелости хватает… Какой позор, какая низость, какая жуткая карикатура на подлинных революционеров!

Сборщик с сумкой приближался, а Иван все еще не решил, как ему быть. В отличие от других пассажиров у него есть оружие, он может сопротивляться. Двух-трех молодцов укокошит, это точно, но сколько их там, на обеих площадках вагона? Его они уложат тоже, в этом можно не сомневаться. В перестрелке пострадают ни в чем неповинные люди: пожилые рабочие, женщины, дети.

На мгновение он ясно представил себе возможный итог этой короткой схватки. Разгромленный, заваленный трупами вагон. Проклятия одних: «На кого руку поднял? На революцию! Из-за поганого пятака!» И горячее славословие других: «Неизвестный герой, безымянный защитник народа от революционной чумы! Вот истинно русский патриот! Похоронить с музыкой за счет канцелярии господина губернатора!..»

Нет, нет, только не это! Значит, нужно сломить себя и промолчать. Но зато когда соберется уфимский комитет, он молчать не станет. И плохо придется этим мальчикам от революции, когда они встретятся опять. А встретятся они непременно и очень, очень скоро!

Ценностей у него не было, денег тоже. От той суммы, которую он получил на покупку билета в Нижнем Тагиле, правда, осталось сколько-то мелочи, но на нее он приобрел себе «головной убор» — старую, черную, с вислыми широкими полями шляпу. Теперь в кармане его скучал одинокий, прошедший через тысячи рук медный пятак. Придется откупиться им.

Сборщик подошел к их столику, равнодушно сгреб выложенное и двинулся дальше. Вскоре опять послышался высокий юношеский голос:

— Господа пассажиры, благодарим за посильные жертвы, революция их не забудет. До остановки поезда в Уфе настоятельно советуем оставаться на своих местах и не покидать вагона. Отступники и предатели караются смертью…

На следующей станции налетчики либо сошли, либо принялись за другие вагоны. Ограбленные и обманутые пассажиры подавленно молчали. «Какое мнение о нас, революционерах, унесут они сегодня с собой? — вглядываясь в бледные лица соседей, спрашивал себя Иван. — И сколько труда, сколько терпеливого черного труда потребуется, чтобы изменить это несправедливое, страшное, вбитое револьверами мнение! Как после всего, что произошло с ними, звать их на борьбу, под священные знамена революции, прекрасный облик которой так бессовестно исказили в их еще робких, неопытных глазах? Как же наказывать за такой обман, — именем народа, именем его же революции!..»

Это дорожное происшествие так потрясло и захватило Ивана, что, приехав в Уфу, он впервые забыл как следует «очиститься» и сразу же с вокзала отправился разыскивать квартиру товарища Назара.

Назар — представитель Уральского комитета в штабе боевиков, он должен нести полную ответственность за то, что делается в боевых отрядах. Как лично он и другие местные большевики относятся к подобной практике? Неужели — одобряют? Знают — и одобряют?