Бессмертники — цветы вечности

В нем все клокотало от возмущения и самого искреннего негодования. Узнать все сейчас же, разобраться во всем немедленно, не откладывая! Ведь ему теперь жить и работать с этими людьми, делать одно дело, отвечать за него перед своей совестью, перед своей партией. Так и только так!

Товарища Назара на указанной ему явке он не нашел: срочно выехал куда-то по заданию комитета. Как быть теперь? Идти на вторую, к товарищу Варе? Ничего не поделаешь, придется идти, хотя с женщиной о боевых делах партии не поговоришь. Жаль, очень жаль. Разговор, которого он так жаждал сейчас, немедленно, откладывался на неопределенное время. Жаль…

Положение его еще более осложнилось, когда он почувствовал за собой слежку. Откуда увязался за ним этот долговязый филер с непременной тросточкой? Неужели от самого вокзала? Или, что еще хуже, от первой явки?

Города Иван не знал, а ему сейчас так нужны были шумные людные места, где можно было бы легко затеряться среди прохожих. На пустых безжизненных улицах оторваться от шпиков трудно, значит, нужно двигаться к центру. Ну а уж там он сориентируется, не впервой.

Взяв направление на высокий многоглавый собор, какие в губернских городах обычно тяготеют к центральной площади, он резко ускорил шаг. На перекрестке свернул в улицу, идущую вдоль какого-то парка. Предзимний парк был пуст и гол, но раздумывать не было времени. Филер последовал за ним, тоже не раздумывая.

Выйдя из парка, они почти уперлись в невысокую мрачноватую церковь. Там шла служба. Иван для вида осенил себя широким крестом и нарочито медленно, с «почтительным трепетом» вошел в храм. Долговязый немедленно последовал за ним, но тут же увяз в темной и плотной массе молящихся. Пока он там толкался, Иван юркнул обратно — и был таков…

Вечером он пришел на нужную ему улицу и постучался в дом, скромно стоящий в глубине двора. На этот раз он тщательно проверился, еще засветло присмотрелся к этой улице и теперь был уверен, что «хвоста» за ним нет.

На стук отозвался молодой женский голос, такой спокойный и бархатисто-теплый, что он сразу как-то успокоился. Когда дверь слегка приоткрылась, он произнес слова своего пароля и тут же очутился в просторных чистых сенях. Прямо перед ним, держа перед собой керосиновую лампу без пузыря, стояла невысокая и очень милая чернявая женщина, почти девочка.

— Вытирайте ноги и проходите, — мягко прошелестел в полутьме ее голос.

— Спасибо, я лучше совсем разуюсь: на улице такая грязь.

— Спасибо и вам, вы избавляете меня от лишнего мытья полов. Осенью у нас с этой грязью просто беда.

— Успел убедиться, погуляв по вашей Уфе.

— Так вы приезжий?

— Да.

— И откуда? Не из Самары?

— Нет, с севера…

— Там, поди, уже снег? А мы его только ждем…

«Господи, о чем это мы говорим!» — спохватился вдруг Иван. Ему представлялась эта встреча совсем иной — по-мужски деловой и конкретной: пришел — узнал, что надо, и ушел по новому адресу А тут! Сейчас еще, поди, и чай испить позовут! И верно:

— Ну вот, теперь проходите, напою вас с холоду чаем, а заодно и поговорим. Разве вы не хотите попить чаю?

Давно голодный и смертельно усталый, он не нашел в себе сил отказаться, хотя желание как можно скорее связаться с местными товарищами было для него по-прежнему самым главным и неотложным.

Уже за столом в чистой уютной комнате, словно читая его мысли, она доверительно сказала:

— Мы тут, в этом интересном уральском крае, живем бок о бок с башкирами, а башкиры — народ восточный, древний, своеобразный. Никогда, например, не начнут говорить о деле, пока не напоят гостя чаем, не расспросят о дороге, о здоровье домашних. Словом, поучиться у них есть чему.

Здесь при довольно сносном освещении он рассмотрел ее получше. Первое впечатление во всем подтвердилось: действительно, очень мила, обходительна, — и дополнилось новыми подробностями: пенсне, большие бархатисто-карие глаза, мягкий, почти детский овал лица, остренький подбородок… Что-то детское, светлое, незащищенное исходило от всего ее облика, так не вязавшегося с ее суровой партийной кличкой: товарищ Варя.

Торопливо перекусив, Иван поблагодарил и сразу же приступил к делу. Рассказал, что прибыл из Нижнего Тагила, что имеет очень важное поручение к товарищу Назару, но того на явке не застал. Попросил как можно скорее связать его с кем-нибудь из руководителей подпольной боевой организации большевиков.

Милое детское лицо сидящей напротив женщины сразу переменилось. Не теряя своего общего очертания, оно в то же время как-то незаметно, пока он говорил, сделалось совершенно другим — взрослым, строгим и даже суровым. — Товарища Назара не знаю… С кем, говорите, вам хотелось бы встретиться, кроме него?

Он повторил, что в Тагиле ему дали лишь две явки и что никого из уфимцев он не знает.

— В таком случае лучше подождать, — спокойно предложила она.

— Ждать не могу. У меня очень серьезное дело, — начинал сердиться он.

— У наших товарищей, смею вас заверить, дела тоже вполне серьезные, — заметила она.

— Кое-что об этих делах я уже знаю, — вскипел он. — Имел сегодня счастье убедиться лично!

— Что вы имеете в виду?