Бессмертный грех

Подлец! Что задумал! Впрочем, вполне в стиле Первозванного — глаз за глаз, зуб за зуб, позор за позор. Пожарский выставил его на посмешище, и Первозванный теперь платит ему той же монетой — хочет опубликовать идиотские стишки за его подписью. Пусть все смеются, и пусть Пожарский доказывает, что он — не верблюд, то есть не грач, и что стихи написал не он.

Но тогда Первозванный не годится на роль убийцы. Зачем портить репутацию человека, которого ты приговорил? Мертвым репутация не нужна. Это только в книжках пишут: «Не жизнь, так хоть честь мою спаси…» Да и насладиться позором Пожарского не будет никакой возможности, наоборот, траурные мероприятия возвышают покойного, а смерть — самый надежный способ добиться от окружающих глубочайшей любви и уважения.

Я представила, как Первозванный, смешавшись с траурной толпой, слушал бы добрые слова о своем враге, понимая, что уже никогда не сможет с ним поквитаться и доказать человечеству, что покойный — мелкий, глупый, убогий человечишка. Нет, не клеится.

Вернулась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Людочка и принялась рассказывать о своем новом поклоннике. Потом почему-то засмущалась, оборвала рассказ на полуслове, спросила тихо:

— А у тебя-то с личной жизнью как? Налаживается или…

— Или.

Если бы не мое феноменальное чутье, выработанное за время сотрудничества с МУРом, я бы не заметила появления Первозванного, как не заметила его сейчас Людочка. Надо отдать Первозванному должное — он умел передвигаться тихо, как кошка. Скосив глаза, я увидела его бесцветную фигуру, плотно прижатую к косяку. Отлично, пусть подслушивает, мне того и надо. Проведем еще одну проверку на прочность.

Я достала из сумки пудреницу, поймала в зеркальце болезненно напряженную физиономию Первозванного и начала прихорашиваться, а заодно «откровенничать».

— Скажу тебе по секрету, Людочка, у нас сейчас никто о личной жизни и не задумывается. В редакции черт-те что творится. У нас завелся маньяк, который пытается расправиться с Пожарским и Моховым.

Брови Первозванного стремительно взлетели вверх и исчезли из поля моего зрения, потому что зеркальце вмещало только часть его лица. Искренне удивился, что называется, от всего сердца, если оно у него, конечно, есть.

— Расправиться? — ахнула Людочка. — Как?

— Он хочет их убить, — громко прошептала я.

— Убить?! — Людочка прижала ладони к щекам, а Первозванный вцепился зубами в собственный кулак, собираясь, вероятно, отгрызть от него кусок.

— За последнюю неделю — два покушения, — срывающимся голосом сказала я. — Два. Представляешь?

Первозванный выронил кулак изо рта (видимо, зубы оказались слабоваты и мелковаты для такого крупного предмета), а на лице его застыло изумленное выражение. Даю голову на отсечение — он был не просто удивлен услышанным, но и крайне раздосадован.

— Ладно, мне пора. — Я чмокнула заинтригованную Людочку в щеку и повернулась к двери. Первозванного у косяка не было, он исчез так же незаметно, как появился.

Спускаясь по лестнице вниз, я наткнулась на ответственного секретаря «Вечернего курьера» Володю Бороденкова — третьего по величине чина в редакции. Он, вопреки моим ожиданиям, встрече обрадовался.

— Решила вернуться? — Володя приятельски потрепал меня по плечу. — Правильно. Ничего у вас там не выйдет. Сейчас затевать новую газету — все равно что искать ничейное нефтяное месторождение. Рынок сложился, новички никому не нужны. Посмотри, сколько расплодилось всяких изданий.

— Ты же знаешь, что Юрий Сергеевич — гениальный редактор.

— И что? Пока вас заметят, пока привыкнут, спонсоры устанут тащить такой воз, как ежедневная газета. Бабки-то немереные.

— Посмотрим. А у вас что? Тоже, говорят, сплошные совещания и поиски.

— Ищем, конечно. Что ты хочешь — полредакции ушло. Ничего, доберем.

— А Серебряный? Говорят, рвет и мечет?

— Кто говорит? — насторожился Володя. — Кто?

— Да не помню. Врут?

— Понимаешь, — Володя сложил губы трубочкой, — наш президент — импульсивный человек и, конечно, остро и болезненно воспринимает предательство Мохова.

— Предательство? — хмыкнула я. — Не больше не меньше?

И тут же прикусила язык. С кем я собралась спорить? И зачем? Мне плевать, что думает Бороденков о нас, о Мохове, о перспективах развития газетного рынка, о природе, о погоде, о видах на урожай и обо всем остальном.

Но у Володи всегда было одно ценное качество — он с легкостью ловился на самые простенькие провокации. Каждый год первого апреля ему доставалось больше всего розыгрышей. Он глотал их с доверчивостью послушного ребенка, которому мама дает горькую таблетку и говорит: «Скушай, это сладкое».

Сегодня, конечно, не первое апреля, но все-таки.

— Хочу тебя предупредить, — сказала я, понизив голос почти до шепота, — побереги себя. О ваших посиделках с Серебряным, где вынашиваются подрывные планы в отношении Мохова, стало известно очень серьезным людям. И они недовольны вами. Серебряный пусть вытворяет, что хочет, мне его не жалко. Но ты мне не чужой человек, и за тебя я серьезно испугалась.

— Что за люди? — дрогнувшим голосом спросил Бороденков.