Бессонница

Но на площадке для пикников Дорранса не обнаружилось; там не было вообще никого, кроме Дона Визи, который вдруг загорелся желанием объяснить Ральфу, почему Билл Клинтон – отвратительный президент и почему для старушки Америки было бы куда лучше выбрать на эту должность финансового гения Росса Перо. Ральф (который голосовал за Клинтона и думал, что тот справляется со своей работой очень даже неплохо) послушал какое-то время, чтобы не показаться невежливым, а потом сказал, что ему надо идти стричься. Это было единственное, что он смог придумать вот так вот с ходу.

– И вот еще что! – крикнул Дон ему вдогонку. – Эта его чопорная жена! Она лесбиянка, точно тебе говорю! Я всегда вижу такие вещи! И знаешь почему? Я смотрю на их туфли! Туфли – это их секретный код! Они всегда носят такие туфли, с квадратными носами и…

– Увидимся, Дон! – прокричал Ральф и быстренько ретировался.

Он прошел около четверти мили вниз по холму, а потом мир вокруг него тихо взорвался.

2

Когда это случилось, Ральф как раз проходил мимо дома Мэй Лочер. Он встал на месте как вкопанный и удивленно уставился на Харрис-авеню. Он не верил своим глазам. Он прижал руку к горлу и открыл рот. Наверное, он был похож на человека, у которого случился сердечный приступ, и хотя с его сердцем все было в порядке – по крайней мере сейчас, – судя по ощущениям, у него и вправду был какой-то приступ. Ничто из того, что он уже видел до этого, не подготовило его к такому. Впрочем, вряд ли хоть что-то могло подготовить к такому.

Другой мир – тайный мир аур – проявился опять, только на этот раз… такое Ральфу и не снилось… он даже всерьез задумался о том, может ли человек умереть от перегрузки органов восприятия. Харрис-авеню превратилась в мерцающую страну чудес, населенную наложенными друг на друга сферами, конусами и полумесяцами самых разных цветов. Деревья, которые меньше чем через неделю сбросят остатки осенних листьев, горели яркими факелами у Ральфа в глазах и в сознании. Небо утратило свой прежний цвет – теперь это было вообще не небо, а что-то огромное, синее и стремительное.

Телефонные линии на западной стороне Дерри по-прежнему висели на фоне этой безбрежной сини, и Ральф уставился на них, как завороженный. В какой-то момент он поймал себя на том, что перестал дышать, и понял, что надо возобновить этот процесс, и как можно быстрее, иначе он просто хлопнется в обморок посреди улицы. Вверх-вниз по черным проводам бегали желтые изломанные спирали; они были похожи на «ежики» на колючей проволоке, какими их Ральф видел в детстве. То и дело в этом желтом мерцании возникали то красные вертикальные полосы, то зеленые вспышки, которые распространялись на всю желтизну и на мгновение перекрывали ее, прежде чем исчезнуть.

Ты видишь, как люди разговаривают по телефону, тупо подумал Ральф. Ты это видишь. Тетя Сэди из Далласа болтает со своей любимой племянницей, которая живет в Дерри; фермер из Хэйвена ругается с продавцом, у которого покупает детали для трактора; священник пытается помочь своему прихожанину, который попал в беду. Их голоса, мне так кажется, как раз и есть эти яркие вспышки и линии, они исходят от людей, и вызваны всплеском эмоций – любовью или злостью, радостью или завистью.

Ральф почувствовал, что то, что он видит и чувствует, – это еще далеко не все; что существует еще целый мир, который лежит за пределами даже его расширенного восприятия. И что по сравнению с этим миром все, что он видит сейчас, показалось бы ему бледным и тусклым. И если действительно есть еще что-то, то как постичь это «что-то» и не сойти с ума? Даже если выколоть себе глаза, это все равно не поможет; Ральф почему-то не сомневался, что его ощущение «видения» происходит из многолетней привычки воспринимать мир глазами. Но тут все было гораздо сложнее.

Чтобы доказать это себе, он закрыл глаза… и – как он и думал – он по-прежнему видел Харрис-авеню. Как будто его веки вдруг превратились в стекло. Единственная разница заключалась в том, что привычные цвета изменились на прямо противоположные и создали мир, который выглядел, как негатив цветной фотографии. Деревья больше не были оранжевыми и желтыми, они стали неестественно-зеленого цвета. Серый асфальт на Харрис-авеню – его поменяли совсем недавно, в июне – стал абсолютно белым, а небо превратилось в удивительное красное озеро. Ральф снова открыл глаза, почти уверенный в том, что ауры исчезнут, но они не исчезли; мир вокруг по-прежнему переливался и расцветал красками, и движением, и глубокими резонирующими звуками.

Когда я начал их видеть? – размышлял Ральф, спускаясь вниз по холму. Когда маленькие лысые доктора начали выходить из соседних домов?

Но сейчас он не видел никаких докторов, лысых или каких-то еще, никаких ангелов на крышах, никаких чертей, вылезающих из канализации. Сейчас было только…

– Эй, Робертс, поаккуратнее! Смотреть надо, куда идешь!