Бессонница

Не думая зачем, Ральф сунул руку в карман своего кардигана и ухватил одну из сережек Лоис. Его рука ощущалась очень далекой, словно принадлежала кому-то другому. Он начинал понимать очень интересную вещь: никогда в жизни, вплоть до нынешнего момента, он не был напуган. Ни разу. Конечно, ему иногда казалось, что он боится, но это была иллюзия… Единственный раз, когда он чуть-чуть приблизился к этому, — в Публичной библиотеке Дерри, когда Чарли Пикеринг сунул нож ему под мышку и сказал, что выпустит Ральфу кишки и размажет их по полу. Однако это было всего лишь краткое неприятное мгновение по сравнению с тем, что он испытывал сейчас.

Приходил зеленый человек… Он казался хорошим, но я могла ошибиться.

Он надеялся, что она не ошиблась; искренно надеялся, что нет. Потому что у него теперь не осталось практически ничего, кроме зеленого человека.

Зеленого человека и сережек Лоис.

[Ральф! Прекрати глазеть по сторонам! Смотри на свою мать, когда она говорит с тобой! Тебе уже семьдесят, а ты все еще ведешь себя, словно тебе шестнадцать и ты не знаешь, куда тебе приткнуться!]

Он вновь повернулся к твари с красными плавниками, развалившейся в кресле-качалке. Теперь в ней угадывалось лишь отдаленное и исчезающее сходство с его покойной матерью.

[Ты не моя мать, и я по-прежнему в самолете.]

[Нет, парень. Не делай ошибки, полагая, что ты там. Сделай хоть шаг из моей кухни, и ты будешь долго-долго падать.]

[Тебе не стоит трудиться. Я вижу, что ты такое.]

Тварь заговорила булькающим, сдавленным голосом, от которого позвоночник Ральфа превратился в узенькую ледяную полоску.

[Нет, не видишь. Ты думаешь, что видишь, но ты не можешь. И не хочешь. Ты ни за что не хочешь видеть меня без моих масок. Поверь мне, Ральф, ты не хочешь.]

С нарастающим ужасом он понял, что псевдомать превратилась в громадную полосатую зубатку, прожорливую хищницу с обрубками зубов, мерцающими между отвислыми губами, и усами, свисающими почти до воротничка платья, которое все еще было на ней. Жабры на ее шее открывались и закрывались, они напоминали бритвенные разрезы, обнажая нечистую красную плоть внутри. Глаза стали пурпурными и круглыми, и, пока Ральф смотрел, глазницы начали отдаляться друг от друга. Это продолжалось до тех пор, пока глаза не стали выпирать из боков, а не спереди чешуйчатой морды существа.

[Не шевели ни единой мышцей, Ральф. Ты, вероятно, умрешь при взрыве, на каком бы уровне ты ни находился — ударные волны распространяются здесь, как и в любом здании, — но эта смерть все равно будет гораздо лучше, чем моя смерть.]

Зубатка раскрыла рот. Ее зубы окружали кровавого цвета пасть, набитую какими-то странными кишками и опухолями. Казалось, она смеется над ним.

[Кто ты? Ты действительно Малиновый король?]

[Так меня называет Эд, а мы должны придумать наше собственное имя, верно? Давай посмотрим. Если ты не хочешь, чтобы я был Мамой Робертс, почему бы не называть меня Царь-рыбой? Помнишь Царь-рыбу из радиопередачи, а?]

Да, конечно, он помнил, но… Настоящая Царь-рыба никогда не была в радиопьесе «Эмос и Энди» и на самом деле вовсе не была Царь-рыбой. Настоящая Царь-рыба была Королевой-рыбой и жила в Барренсе.

2