Бесспорное правосудие

– Мне позвонили из больницы, сэр, – сказала она. – От Октавии. Она хочет меня видеть. Говорит – не в качестве полицейского.

– Кейт, но ты с ней общаешься только в таком качестве.

«Да, – думала она, – я это знаю. Я знаю правила. Нас учили этому еще на подготовительных курсах: «Вы не священники, не психиатры, не социальные работники – в первую очередь не социальные работники. Не идите на поводу у эмоций». А еще она подумала: если Пирс может высказывать свое мнение, значит, и я могу.

– Сэр, – сказала она, – я слышала, как вы общались с людьми, невинными людьми, замешанными в убийстве. Вы говорили слова, которые помогали, которые им необходимо было услышать. Тогда вы говорили не как полицейский.

Кейт чуть не сказала, но вовремя остановилась: «Вы именно так говорили со мной», и перед ее глазами всплыла живая картина после смерти бабушки, когда она отчаянно рыдала, зарывшись лицом в его куртку и пачкая ткань окровавленными руками, а он крепко обнимал ее, а вокруг кричали, отдавали команды, шаркали ногами. Но все это осталось в прошлом.

Дэлглиш заговорил, и Кейт показалось, что в его голосе прозвучал холодок:

– Говорить утешающие слова, которые хочется услышать, легко. Труднее – длительная поддержка, но ее мы не можем оказать.

Кейт хотелось спросить: «А если бы могли, стали бы это делать»? – но она знала, что такой вопрос не осмелился бы задать даже Пирс. Вместо этого она сказала:

– Я запомню, сэр.

Уже у дверей Кейт под влиянием импульса обернулась. Она должна была это узнать. Сознавая, что ее голос звучит хрипловато, Кейт спросила:

– Почему вы приказали стрелять Пирсу?

– А не тебе? – В его темных глазах не было и тени улыбки. – Послушай, Кейт, ты что, хотела бы убить человека?

– Не в этом дело. Я просто подумала, что могла бы остановить его, не убивая наповал.

– Не с того места, где ты стояла. Даже Пирсу было трудно. Но его выстрел был отличный.

– Так вы запрещаете мне навестить Октавию?

– Нет, Кейт, не запрещаю.

Больница, куда перевели Октавию из отделения неотложной помощи в Ипсуиче, была одной из самых новых в Лондоне и больше походила на отель. В огромном холле широко раскинуло ветви дерево с серебристой корой, яркая зелень его листвы казалась искусственной. В ларьке продавались цветы и фрукты, там же был газетный киоск и большое кафе, где пациенты, которые не показались Кейт ни особенно встревоженными, ни больными, мило болтали друг с другом за кофе с сандвичами. Две молодые женщины на ресепшен прекрасно смотрелись бы и в «Рице».

Кейт прошла мимо них. Номер палаты ей был известен, и она доверяла указателям. Вместе с прочими посетителями и кое с кем из персонала она поднялась на эскалаторе, расположенном рядом с широким лифтом. Здесь она впервые прочувствовала специфический больничный запах. Сама Кейт не лежала в больнице, но часто дежурила у постели больных – подозреваемых и жертв, которых нужно было допросить, заключенных, лежащих в лазарете, – поэтому она не испытывала робости и чувствовала себя свободно. Даже стационарный комплекс был ей знаком – целенаправленные действия медперсонала, молчаливое согласие больных, шелест занавесок, таинственные ритуалы за ними. Октавия лежала в небольшой одноместной палате в самом конце коридора, и у Кейт дотошно проверили документы, прежде чем допустили к девушке.

Слухи о происшедшем уже поползли. Несмотря на все усилия отдела по связям с общественностью, столичной полиции не удалось помешать журналистам раздуть очередную сенсацию. «Полицейский убивает подозреваемого» – полиция предпочла бы обойтись без таких заголовков. И время, как нарочно, было самое неподходящее: никаких публичных скандалов, никаких новых сплетен о членах королевской семьи – ничто не могло отвлечь внимание публики от охоты за преступником и кровавого финала. И никого не арестовали за убийство Венис Олдридж. Пока это дело не будет раскрыто или не забудется, пресса не оставит в покое Октавию. Кейт знала, что мать-настоятельница монастыря, где одно время жила девушка, предложила той погостить у них, как только закончится расследование смерти Эша. Если Октавия примет приглашение, это будет лучшим выходом. В монастыре она, по крайней мере, будет ограждена от преследования хищных журналистов.

Палата Октавии утопала в цветах, они были повсюду – на тумбочке, на подоконнике, на прикроватном столике. Даже в углу, на полу, стояла большая ваза с впечатляющим букетом. Напротив кровати на длинном шнуре были подвешены украшавшие стену поздравительные открытки. Октавия смотрела телевизор, но, увидев Кейт, выключила его. Она сидела в постели и выглядела слабой и жалкой, как больной цыпленок. Повязку на шее теперь сменил прилепленный пластырем кусок бинта.

Кейт подтащила стул к кровати и села. После минутного молчания Октавия сказала:

– Спасибо, что пришли. Я боялась, что вас могут не пропустить.

– Нет, пропустили. Как вы себя чувствуете?

– Лучше. Завтра меня отпустят. Хотели сегодня, но решили пригласить консультанта. Так надо?

– Не обязательно, если вы возражаете. Но иногда это полезно. Все зависит от того, кто будет вас консультировать.