— А поймал ты его где? — от волнения Миронов даже перешел на «ты».
— Тут рядом, в парке. Заметил как-то вечером, думал — светляк гигантский. Потом пригляделся — ан, нет. Три ночи выслеживал, потом часов шесть сачком махал. Все пальцы искусал, пока я его в банку засовывал.
Существо стучало по стеклу кулачком, строило зверские гримасы и дрожало всем телом.
— Двое суток без перерыва шебуршится и бьется, — пробормотал Головач. — И хоть бы хны, разве что потускнел малость.
— Потускнеешь тут, в банке-то, — Миронов любил науку, но не одобрял жестокого обращения с насекомыми. Тем более, если они совсем не насекомые, а существа из сказок. — Или где ты его держал?
— Да как закрыл крышку, так сразу и в карман засунул. Всего один раз, вчера вечером, когда дома электричество вырубили, достал наружу, чтобы в коридоре посветить.
— Как же он светится? — Миронов вертел банку и разговаривал сам с собой. В мозгу проносились теории — одна удивительнее другой. — Химическая реакция? Или, может, днем накапливает…
Прежде, чем договорить мысль до конца, энтомолог протянул руку к стене и щелкнул выключателем.
По глазам ударила вспышка, ладони пронзила боль, что-то отшвырнуло Миронова в сторону. Через мгновение раздался вопль Головача, потом хрип… и тишина.
Когда энтомолог осмелился приподняться и открыть глаза, в комнате было пусто. На том месте, где минуту назад стоял гость, сиротливо высилась горка пепла. Из разбитого стекла форточки тянуло сквозняком. На паркете валялись осколки банки и что-то блестело. Миронов провел по полу подушечками пальцев и поднес их к глазам. На коже переливалась золотистая пыль.
Энтомолог поднялся и пошел на кухню за веником, по пути вспоминая милицейские сводки о потерявшихся людях, которые ухитрялись пропасть в городском парке прямо посередь бела дня при свете солнца. В газетах решили на дерзкого маньяка, но теперь Миронов вовсе не был уверен в этой версии, которая раньше казалась ему вполне правдоподобной.
Через пару дней, когда Миронов оклеивал доски объявлений очередной партией листовок, его окликнул прохожий:
— Огоньку не найдется?
— Не курю, — ответил энтомолог.
— И что?
— И то. Что я его, по мановению руки возьму, что ли? — Миронов демонстративно щелкнул пальцами.
Потом они вдвоем ошарашено глядели на огонек, распустившийся над ладонью энтомолога, и его мерцающее золотистое пламя казалось Миронову очень знакомым.
Встречаемся у памятника (очевидец Анастасия Шакирова)
Мама, мама, спрашивает маленький василиск большого, это все сделала ты? И львов на набережной, и того всадника на площади, и поэта в парке, и генерала напротив библиотеки, и…
Конечно, отвечает большой василиск маленькому. Все памятники на самом деле — работа городских василисков. Самое сложное даже — не окаменить, это, на самом-то деле, ерунда, а подстеречь красивый момент. Но ты пока мал, учись окаменять хотя бы.
Они скользят среди прохожих, огромные, нелепые, грациозные и невидимые, и петушиные гребни подрагивают на ящериных головах. Люди задевают бока василисков рукавами и сумками и даже не замечают этого.
Я попробую, подпрыгивает от нетерпения маленький василиск, я попробую!
Он оборачивается, фасеточные, переливающиеся всеми цветами радуги глаза ищут, ищут, натыкаются на добычу — вот! Девушка за столиком летнего кафе вздрагивает, осекается на полуфразе, ее взгляд застывает, плещется лимонад в не донесенном до рта стакане.
— Ленка, что с тобой? — подруга трясет ее за плечо.
— А? — Лена моргает, улыбается. — Ой! Совсем задумалась, почти, знаешь, зависла.
— Да уж, зависла. Окаменела! — девушки смеются.
Маленький василиск, повесив гребень, плетется к маме.
Не переживай, шипит ласково мама. Ты только вылупился из яйца. Вот проживешь пару-тройку сотен лет, научишься. И будешь тоже украшать город памятниками и статуями, как надо. Как мы.
Тень (очевидец Андрей Буров)
На пороге стояла Тень.
Небольшая фигура в черном одеянии с огромным, низко опущенным капюшоном. Фигура не двигалась, стояла неподвижно, лишь изредка пробегали по складкам одежды неторопливые волны, будто ветер раздувал тяжелые паруса.
Я устало оперся о косяк.
— Зачем ты пришел?
Тень чуть шевельнулась. Черная ткань зашелестела.
— Ты знаешь, — раздался голос. Глухой, тягучий, медленный. Не понять, мужчина это или женщина.
Я вздрогнул.
Они появились много лет назад.
Я вспомнил про пистолет, который оставил в спальне. Маленький черный глок с обоймой на десять патронов. Впрочем, у меня был всего-то один патрон. Больше мне и не нужно. Что больнее, пистолет или петля? Жизнь или смерть? Что больнее…
Тень наклонила голову, будто прислушиваясь.
— Жизнь, — произнес я вслух.
— Расставаться не больно, — тихо ответила Тень.
— Ты не знаешь…
Раздался тихий смешок, похожий на скрежет металла.
— Я забираю то, что больше не нужно. Я знаю.
Я обернулся.